I am half-sick of shadows (c)
Название: Падать и вновь подниматься
Автор: Шалот
Бета: Amergin
Фэндом: The Hobbit
Пейринг: Двалин|Торин
Рейтинг: PG
Жанр: angst
Размер: мини
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей
...Сколько Двалин себя помнит, он всегда был подле Торина – по его правую руку или у него за спиной, защищая в битве – и не может поверить, что когда-то все было иначе. Порой ему кажется, что его жизнь начинается и заканчивается Торином, что до него ничего не было, и кроме него ничего нет, и после него – но Двалину страшно об этом думать – уже никогда ничего не будет.
Они всегда были вместе – и в таверне, в пьяном веселье, и в грохочущем жаре кузницы, и на поле боя – и уже давно ни один из них не в силах представить свою жизнь без другого. Плечом к плечу они противостояли целому миру, полному опасностей и зла, и прошли через испытания, которые, быть может, и не преодолели бы поодиночке. На их долю выпало и унижение изгнания, и горькая радость побед, и бесславное бремя поражений. Они почти не расставались, но если судьба и разделяла на время их дороги, то за мучительной разлукой всегда рано или поздно следовала долгожданная встреча, и с каждым разом их дружба становилась все прочнее, закаляясь будто сталь.
Их связывают узы крови – через далекого предка, короля Наина Второго – но в сражениях, через которые они прошли, прикрывая друг другу спины, их куда сильнее связали узы священного воинского братства. В самой гуще боя они старались держаться вместе, и, если один из них оставался безоружным, второй кидал ему меч, а когда кто-то из них падал, то другой тут же бросался к нему, чтобы своим щитом прикрыть его от града стрел. Каждый из них получил немало ран, предназначавшихся другому – и пролитая кровь связала их прочнее и надежнее, нежели та, что течет в их жилах.
Двалин помнит Торина при Азанулбизаре – да и кто смог бы забыть его, застывшего среди мертвых тел с изрубленной и изрезанной дубовой ветвью в опущенной руке? Однако Двалин помнит эту минуту так ясно, словно та великая и страшная битва была только вчера, помнит ее, как никто другой, быть может, даже лучше, чем его брат Балин. Его память сохранила и пронесла через долгие годы каждую, даже самую незначительную деталь тех далеких событий, и обычно немногословному Двалину порой становится жаль, что ему никогда не хватит красноречия, чтобы описать все, что он помнит.
Изможденный и усталый, он брел тогда по почерневшим от залившей их крови камням, еле переставляя ноги и волоча по земле тяжелый топор. Он не знал, жив ли Торин, он не знал даже, жив ли его брат. Одному Махалу известно, сколько времени прошло с тех пор, как их разлучила сметающая все на своем пути волна визжащего, брызжущего слюной и размахивающего мечами орочьего отродья. Тогда Двалину пришлось несладко, и, отчаянно отбиваясь от орков, он потерял из виду их обоих – и Балина, и Торина. Еще никогда Двалину не приходилось никого искать после битвы – и он, должно быть, выл бы от страха, пробираясь между искалеченными телами, если бы у него оставались на это силы. Измученный, он то и дело спотыкался о чьи-то раскинутые руки и ноги, иногда уже не принадлежавшие их владельцам, но упрямо шагал вперед, напряженно вглядываясь в грязные бледные лица тех, кто брел ему навстречу.
Сердце подсказывало ему, что Балин жив, и Двалину очень хотелось в это верить. Наверное, если бы его брат отправился в чертоги Мандоса, он непременно почувствовал бы. Но вот жив ли Торин? Двалин вдруг подумал о том, как утром они с Торином помогали друг другу закрепить наручи перед битвой. Он вспомнил сосредоточенное лицо принца, его нахмуренные брови, твердую решимость в светлых глазах – и от этих воспоминаний страх потерять его усилился.
Последний раз Двалин видел Торина, когда тот сражался с Бледным орком. Впрочем, сначала он услышал его крик.
Отчаянный вопль, полный ужаса, боли и ярости раздался над полем битвы, на мгновение заглушив и рычание Азога, и свист стрел, и лязг мечей. Двалин, который как всегда был поблизости, отшвырнул от себя орка, которого тяжело ранил в плечо своим топором, и, обернувшись, увидел страшную картину. Бледный орк стоял на уступе скалы, поигрывая своей огромной шипастой булавой, и глумливо скалил щербатый рот. У подножия каменного уступа, не замечая ничего вокруг, застыл Торин, обессилено опустив не только меч, но и щит – а у его ног лежала окровавленная седовласая голова. Голова их короля Трора.
Двалин взвыл не своим голосом и хотел было броситься к Торину, оказавшемуся вдруг совершенно беззащитным посреди ожесточенного сражения – но сразу двое орков напали на него с обеих сторон, и ему волей-неволей пришлось отбиваться от них. Не глядя вокруг, Двалин прорубал себе путь топором, думая только об одном: он должен был успеть, он должен был закрыть Торина собой. А тем временем Азог, все с той же безобразной ухмылкой, поудобнее перехватил рукоять булавы и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Взревев, Двалин еще усерднее принялся наносить рубящие удары направо и налево, но орков было столько, что как бы яростно он ни бился, он едва ли приблизился к Торину больше, чем на дюжину шагов. В те мгновения время вдруг стало стоить больше всего золота и всех алмазов Эребора – но оно утекало сквозь пальцы, и Двалин боялся, что скоро его не останется совсем, как не осталось больше у его народа ни одного драгоценного камня из Одинокой Горы.
Прямо на Двалина из толпы выскочил очередной орк, и гном, не задумываясь, ударил его в грудь топором. Орк тяжело осел, и поверх его омерзительной головы Двалин увидел, что на пути у него никого не было. Он хотел было броситься к Торину со всех ног – но лезвие его топора как назло застряло в орочьих доспехах. Двалин с досадой и отвращением пнул повалившегося на землю орка и огляделся в поисках другого оружия, но вокруг на беду не было ни одного брошенного меча. Взревев, Двалин ухватился за рукоять топора, уперся ногой в тело мертвого орка и дернул, что есть сил. Топор, застрявший, видимо, не просто в доспехах, но в самих ребрах твари, подался не сразу, и когда Двалин, наконец, выпрямился, то понял, что было поздно.
Азог с хриплым рычанием бросился на Торина, размахнувшись булавой. Лишь в самый последний миг, когда на него уже был готов обрушиться страшной силы удар, Торин, наконец, вышел из оцепенения и успел поднять щит, который Азог тут же выбил у него из рук. Чей-то отчаянный крик оглушил Двалина – он так и не понял, что это кричал он сам, в ужасе глядя, как очередной удар лишил Торина и меча – удар столь сокрушительный, что принц упал на спину и покатился по камням.
Не помня себя от страха, Двалин кинулся к нему, расталкивая попадающихся ему на пути орков, но Азог оказался быстрее. Сквозь кровавую пелену перед глазами, Двалин увидел его рассеченную застарелыми шрамами спину: Бледный орк возвышался над Торином, занеся над головой свою чудовищную булаву. Корчась от боли, принц вслепую шарил по земле, пытаясь дотянуться хоть до какого-нибудь оружия, а увидев над собой огромного орка, мучительно застонал, тщетно силясь подняться.
В тот самый миг, когда орк с ревом обрушил на него булаву, Торин вдруг поднял над собой огромную дубовую ветвь, заслоняясь от удара. У Двалина от ужаса замерло сердце: он был уверен, что сейчас раздастся глухой треск разрубленного дерева, и булава тяжело опустится прямо Торину на грудь – но этого не случилось. Ветвь устояла – один раз, а затем и второй, и третий. Азог яростно взревел и размахнулся изо всех сил, но случилось чудо: Торин нашел рядом с собой меч и, размахнувшись, отрубил Азогу его левую руку.
Брызнула черная орочья кровь – и отчаянный, леденящий душу вопль разнесся по всей долине. Азог рухнул на колени, нянча истекающий вязкой кровью обрубок руки и с ненавистью глядя на Торина своими злыми раскосыми глазами, помутневшими от невыносимой боли. Торин медленно поднялся и уже занес меч, чтобы нанести решающий удар, когда предводителя орков вдруг со всех сторон окружили его собратья и, подхватив под руки, в спешке потащили к Восточным Вратам. Обезумев от страшных мук, тот рычал и вырывался, проклиная Торина и весь его род и клянясь отомстить.
Когда Двалину, наконец, удалось прорваться к Торину сквозь толпу, тот стоял у подножия уступа, морщась от боли в ушибленной спине, с окровавленным мечом в опущенной руке, и, не отрываясь, смотрел на темнеющие в скале Врата, похожие на оскаленную пасть голодного хищного зверя.
- Отец… - пробормотал он, обернувшись к Двалину. – Нужно найти отца…
Они тогда еще не знали, что Траин, увидев отрубленную голову Трора, испытал столь невыносимые страдания, что рассудок его помутился. Боль потери была так огромна, что заполнила собой все его существо, а образ отсеченной головы отца затмил все прочие мысли. С протяжным горестным воем наследный принц Эребора ринулся в самое пекло битвы. Должно быть, там он и сгинул, безутешный сын короля Трора, а если и выжил каким-то чудом, то после его уже никто не видел – а потому Торину пришлось вести осиротевшие и обезглавленные войска самому.
Двалин не знал, как Торину удалось воодушевить их изрядно поредевшую армию. То ли сыграло свою роль его сражение с Азогом, то ли гномы, потерявшие разом и короля, и наследного принца, устремились за ним только потому, что он был потомком Дурина, а они не хотели в этот страшный день потерять еще одного наследника древнего рода. Как бы то ни было, в тот день в долине Азанулбизар молодой принц стал их королем. Потом, в мрачных подземельях Эред Луин, далеко на западе, ему на голову возложат венец и нарекут Торином Вторым, Королем-В-Изгнании, но Двалин всегда верил, что сам Махал благословил Торина именно там, в жестоком бою у Восточных Врат Казад-Дума.
Двалин помнил, как Торин призвал их сплотиться и позабыть о страхе, как он первым бросился в атаку, высоко подняв меч – и как вслед за ним с отчаянной отвагой, присущей лишь тем, кому нечего терять, ринулись тысячи гномов. Двалин и сам тогда бежал за ним, стараясь не отстать ни на шаг, и в безрассудном веселье рубил оркам головы. Балин тоже был поблизости – то и дело мелькали неподалеку его рано поседевшие волосы, и их вид как всегда вселял в Двалина уверенности. Страх смерти отступил, будто его и не было – и все они вдруг стали казаться самим себе неуязвимыми.
Они наседали на орков беспощадно, не давая отродью ни единой передышки. В какую-то минуту победа, казалось, была совсем близка – но тут им навстречу устремились новые отряды, которые и оттеснили Двалина назад, разлучив его с Торином и братом.
И вот теперь, когда победа с таким трудом была добыта, он упрямо шел туда, где видел их обоих в последний раз, перешагивая через трупы орков и почтительно огибая тела своих падших собратьев, где это было возможно. Там, где бои были особенно кровавыми, мертвые гномы и орки лежали вперемешку, иногда насаженные вдвоем на одно и то же копье. Повсюду на земле валялись обломки стрел, секиры, мечи и скрамасаксы.
Прямо у Двалина над головой раздался пронзительный птичий крик: это воронье и стервятники уже слетались со всех концов долины, чтобы поживиться мертвечиной. Одна птица опустилась на изувеченное тело молодого гнома, лежавшего в двух шагах от Двалина с обломком копья, застрявшим в груди. Рядом с ней тут же с клекотом приземлилась вторая - и они вместе принялись жадно выклевывать ему глаза. Не в силах смотреть на то, как они оскверняют тело юнца, едва успевшего обзавестись короткой бородой, Двалин закричал и замахал руками, прогоняя птиц. Те с шумом поднялись в воздух и закружили вокруг своей добычи, но стоило Двалину отойти, как они опустились на прежнее место. Шелест сотен крыльев и карканье доносились уже со всех сторон – и ничто не смогло бы тогда остановить это отвратительное птичье пиршество. Двалин все стоял в стороне и смотрел на тело молодого гнома, думая лишь о том, что где-нибудь вот так же может лежать Торин: мертвый, распластанный по земле – а на его тело слетаются птицы.
Он сумел стряхнуть с себя оцепенение, только когда стервятники оставили мертвого гнома в покое, и глазам Двалина предстала страшная картина: искаженное, почти безволосое бледное лицо, залитое кровью из пустых глазниц. В ужасе Двалин отвернулся и поплелся дальше, прочь от этого страшного зрелища, уговаривая себя ни за что не оглядываться. Нет, такое не могло случиться с Торином. Его смерть не может быть такой.
Насилу волоча будто налившиеся свинцом ноги, Двалин поднялся по отлогому уступу – и тут его сердце радостно забилось. Чуть поодаль он увидел Балина. Тот сидел прямо на земле, спиной к нему, грязный и измученный, тяжело опираясь на воткнутое рядом в землю копье – но Двалин узнал его сразу.
Ему вдруг показалось, что он не видел брата целую вечность. Он хотел было крикнуть, позвать его – но вовремя осекся, не решившись нарушить священную тишину, в которую погрузилась вся долина, от края до края. Поэтому он просто молча подошел к Балину и положил руку ему на плечо – а тому не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто стоял у него за спиной.
- Nadad, - прошептал Балин. – Я знал…
- Я тоже, - тихо ответил Двалин и слегка сжал его плечо.
Он, наконец, опустил топор на землю, помог Балину подняться, и какое-то время они просто стояли рядом, вцепившись друг другу в плечи и помогая удержаться на ногах, и смотрели друг другу в глаза. По щекам Балина текли слезы – то ли от невыносимого горя потерять в один день стольких друзей, то ли от счастья увидеть живым хотя бы родного брата. Двалин не любил ни прикосновения, ни объятья, но, когда Балин молча притянул его голову к себе и прижался к его лбу своим, не сказал ни слова.
- Отец, - хрипло проговорил Балин, глотая слезы. – Отец мертв.
Двалин поднял на него полные ужаса глаза.
- К-как?! – выдохнул он, заикаясь. – Нет, что ты такое говоришь…
- Он мертв, - повторил Балин и сильнее сжал плечи брата.
Двалин закрыл глаза и, сцепив зубы до скрежета, долго молчал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что их отца больше нет в живых. Ему казалось, что он ослеп и оглох, и, если бы не утешавший его Балин, не отпускавший его ни на миг, он, наверное, и вовсе сошел бы с ума от горя.
«Какое счастье, - думал он, не осмеливаясь произнести это вслух. – Какое счастье, что у меня остался ты, брат…»
Наконец, он нашел в себе силы отстраниться. Балин, глаза которого успели уже покраснеть от слез, не сводил с него напряженного взгляда, но отпустил его плечи.
- Где он? – севшим голосом спросил Двалин. – Я хочу проститься с ним.
- Не нужно, - покачал головой его брат. – Умоляю тебя, не нужно. Его… его тело уже унесли.
- Я хочу проститься с ним, - упрямо повторил Двалин, исподлобья глядя на брата.
- Я же сказал, нет! – неожиданно резко ответил Балин и тут же, смягчившись, добавил: - Поверь, он бы не хотел, что ты видел его таким. Да и живым ты сейчас нужен больше, чем мертвым.
Услышав эти слова, Двалин словно очнулся от тревожного, дурного предутреннего сна. Его сердце гулко и беспокойно застучало, кровь зашумела в ушах – и слабая надежда зародилась у него в груди.
- Живым? – выдохнул он. – Торин? Он жив? Ты видел его?
- Да, он жив, - устало сказал Балин. – С ним все в порядке. Но вот его брат, Фрерин… Я не знаю, как сказать ему об этом. Двалин, я… боюсь.
- Я сам скажу ему, - ответил Двалин и увидел, что в глазах брата мелькнуло облегчение. Балин молча махнул куда-то в сторону, и Двалин, еще раз несильно хлопнув его по плечу, направился в том направлении, которое указал ему брат.
Солнце медленно клонилось к закату, освещая Азанулбизар зловещим розоватым светом. Кое-где брошенные клинки отбрасывали кровавые отблески. То был ужасный закат: в воздухе то и дело разносились мучительные стоны раненых и гортанный птичий клекот, и пахло железом и смертью. Не останавливаясь, Двалин огляделся – безутешные, убитые горем гномы все бродили среди тел, стараясь отыскать родных и друзей. Двалин знал: они еще долго будут искать их. Когда зайдет солнце, и наступит ночь, и луна осветит все призрачным синим светом, они зажгут факелы, но не вернутся в лагерь и так и будут до самого рассвета траурными тенями скользить по долине.
Двалин не знал, как сказать Торину о смерти его брата, но он готов был разделить с ним всю скорбь, что принесет это страшное известие.
Он нашел Торина сидящим на камне. У его ног лежал меч и дубовая ветвь, вся иссеченная глубокими царапинами. Остекленевшим немигающим взглядом Торин смотрел на долину и, казалось, не заметил подошедшего Двалина.
- Торин, - негромко позвал тот, и принц вздрогнул.
- Ты! – только и сумел выдавить Торин, обернувшись, и, соскочив с камня, привлек старого друга к себе, сжимая в объятьях таких крепких, что у Двалина затрещали кости. Отпустив его, Торин жадными глазами впился в его лицо, словно до этого уже успел смириться с его смертью. Невесело усмехнувшись, он протянул руку и попытался стереть со щеки Двалина кровь и грязь, но те будто въелись в кожу, и Торин оставил свои попытки.
- Я и не чаял увидеть тебя вновь, - хрипло признался он, наконец. – Я боялся, что ты погиб в той бойне.
Сказав это, он покачал головой, словно все еще не мог поверить, что Махал, в своей щедрости, позволил им свидеться вновь.
Двалин смотрел на него – изможденного, измазанного своей и чужой кровью, но живого – и не знал, как найти в себе силы сказать ему о смерти Фрерина. Он вовсе не чувствовал, что готов был это сделать, но и тянуть с этим он не мог – слишком тяжело было в одиночку нести на своих плечах всю ту невыносимую боль, что причиняла эта весть.
- Торин, послушай, - тихо сказал он. – Твой брат… Фрерин погиб.
Торин с тихим, едва слышным стоном пошатнулся, словно в грудь ему вонзилась стрела, но Двалин схватил его за плечо, не давая упасть, и осторожно помог сесть. Лицо Торина исказилось, а глаза вдруг стали совершенно пустыми. Двалин разделял его страдания – только круглые сироты в этой битве не лишились кого-то из близких – и все же горе Торина, потерявшего почти всю свою семью, не могло сравниться ни с чьим иным. Двалин понимал, что он и сам в какой-то мере причинил Торину боль, принеся ему эту последнюю, самую горькую весть, которую Торин, быть может, больше всего и боялся услышать. Глядя на принца, уставившегося куда-то вдаль, Двалин чувствовал к самому себе отвращение и мысленно проклинал себя за то, что вообще вызывался поговорить с Торином о смерти его брата.
- Мне следовало догадаться, - пробормотал Торин, все так же глядя поверх тысяч мертвых тел. – В какой-то момент я это почувствовал… знаешь, прямо вот здесь…
Он неопределенно мазнул ослабевшей рукой по груди и снова затих.
Они провели так долгое время: Торин ушел в себя, пытаясь то ли представить лицо брата, то ли воскресить в памяти его голос, а Двалин просто стоял рядом, опустив руку на его плечо. Под косыми лучами солнца тени заметно удлинились, а сам плоский солнечный диск висел прямо над горизонтом, пылая, будто золотой.
Наконец, Торин, немного придя в себя, выпрямился и решительно поднял с земли меч и дубовую ветвь.
- Не время предаваться скорби, - произнес он тихим, но твердым голосом. – Иди в лагерь и передай тем, у кого остались силы, чтобы вернулись и помогли раненым. Потом пусть соберут оружие и доспехи. А потом… потом надо решить, что делать с погибшими.
Он посмотрел на Двалина, и тот увидел в его вновь заблестевших глазах ту самую несгибаемую величественную силу древнего рода, которая горела в них, когда Торин во главе войска бросился на орков. Двалин уже знал: этой силы хватит на то, чтобы пережить эту ужасную ночь, хватит, чтобы повести их всех вперед, прочь из этих проклятых земель.
Он коротко кивнул и повернулся было, чтобы идти исполнять приказ, как вдруг его остановил приглушенный голос Торина, негромко позвавший его.
- Двалин? Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев.
Двалину и теперь часто снится огонь, обугленные кости и оплавленный металл, и, просыпаясь, он в первое мгновение слышит в воздухе запах дыма. Он помнит, как всю ночь и все утро горели погребальные костры по всей долине, а с неба, точно снег, падал пепел, когда их войско, сломленное столь страшной ценой победы, медленно поднималось в горы, навсегда покидая Азанулбизар. Мертвых было столько, что не хватило бы и года, чтобы высечь для всех каменные усыпальницы, поэтому их тела решено было сжечь. Нелегко было смотреть, как храбрые воины находят вечный покой в варварском огне, а не в холодном камне, но Двалин знал: отныне любой, в чьем роду был Сожженный гном, будет вечно помнить и чтить своего доблестного предка, павшего в долине у Восточных Врат Казад-Дума.
В то скорбное утро Двалин обернулся лишь раз, но и этого было достаточно, чтобы на всю жизнь запомнить опустошенную выжженную долину, освещенную огнями тысяч костров. Где-то там, объятый пламенем, лежал и его отец, к телу которого Балин его так и не подпустил.
Там же лежал и Фрерин, со спокойным лицом и спутанными светлыми волосами – и мечом, вложенным в правую руку. Торин провел полночи рядом с погребальным костром брата, а радом с ним медленно тлел воткнутый в землю факел, который Торин до самого рассвета не решался поднести к поленьям, словно все ждал, что его брат вот-вот откроет глаза. Когда утром Двалин нашел его, то увидел, как Торин стоит на коленях и тихо молится. Двалин тогда не решился потревожить его.
Потом они отправились на запад – безутешные изгнанники, лишившиеся и дома, и короля, и собственных братьев – и долго шли до самых отрогов Эред Луин, где, голодные и измученные, обрели, наконец, долгожданное пристанище.
С тех пор прошло много лет, но с каждым годом только крепче врезаются в память Двалина слова, сказанные Торином давным-давно на затихшем поле битвы.
«Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев».
И потому, куда бы Торин не отправился, Двалин всегда верной тенью следует за ним, и во всем мире для него нет большего счастья, чем вовремя подставить Торину плечо. Он знает, что мудрецом его не назовешь, и на самом деле он может не так уж много – но после каждой переделки, в которую они попадают, Торин промывает ему раны и отчего-то всякий раз смотрит с благодарностью.
Всю свою жизнь они вместе падали, а затем поднимались вновь, несмотря ни на что, и Двалин знает, что до тех пор, пока он в силах будет протянуть Торину руку, чтобы помочь ему подняться, его жизнь будет наполнена смыслом, ради которого не жаль было бы отдать и все золото Эребора.
Двалину этого вполне достаточно, чтобы не бояться падать.
nadad - брат (кхуздул)
обзорам.
Автор: Шалот
Бета: Amergin
Фэндом: The Hobbit
Пейринг: Двалин|Торин
Рейтинг: PG
Жанр: angst
Размер: мини
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей
...Сколько Двалин себя помнит, он всегда был подле Торина – по его правую руку или у него за спиной, защищая в битве – и не может поверить, что когда-то все было иначе. Порой ему кажется, что его жизнь начинается и заканчивается Торином, что до него ничего не было, и кроме него ничего нет, и после него – но Двалину страшно об этом думать – уже никогда ничего не будет.
Они всегда были вместе – и в таверне, в пьяном веселье, и в грохочущем жаре кузницы, и на поле боя – и уже давно ни один из них не в силах представить свою жизнь без другого. Плечом к плечу они противостояли целому миру, полному опасностей и зла, и прошли через испытания, которые, быть может, и не преодолели бы поодиночке. На их долю выпало и унижение изгнания, и горькая радость побед, и бесславное бремя поражений. Они почти не расставались, но если судьба и разделяла на время их дороги, то за мучительной разлукой всегда рано или поздно следовала долгожданная встреча, и с каждым разом их дружба становилась все прочнее, закаляясь будто сталь.
Их связывают узы крови – через далекого предка, короля Наина Второго – но в сражениях, через которые они прошли, прикрывая друг другу спины, их куда сильнее связали узы священного воинского братства. В самой гуще боя они старались держаться вместе, и, если один из них оставался безоружным, второй кидал ему меч, а когда кто-то из них падал, то другой тут же бросался к нему, чтобы своим щитом прикрыть его от града стрел. Каждый из них получил немало ран, предназначавшихся другому – и пролитая кровь связала их прочнее и надежнее, нежели та, что течет в их жилах.
Двалин помнит Торина при Азанулбизаре – да и кто смог бы забыть его, застывшего среди мертвых тел с изрубленной и изрезанной дубовой ветвью в опущенной руке? Однако Двалин помнит эту минуту так ясно, словно та великая и страшная битва была только вчера, помнит ее, как никто другой, быть может, даже лучше, чем его брат Балин. Его память сохранила и пронесла через долгие годы каждую, даже самую незначительную деталь тех далеких событий, и обычно немногословному Двалину порой становится жаль, что ему никогда не хватит красноречия, чтобы описать все, что он помнит.
***
Изможденный и усталый, он брел тогда по почерневшим от залившей их крови камням, еле переставляя ноги и волоча по земле тяжелый топор. Он не знал, жив ли Торин, он не знал даже, жив ли его брат. Одному Махалу известно, сколько времени прошло с тех пор, как их разлучила сметающая все на своем пути волна визжащего, брызжущего слюной и размахивающего мечами орочьего отродья. Тогда Двалину пришлось несладко, и, отчаянно отбиваясь от орков, он потерял из виду их обоих – и Балина, и Торина. Еще никогда Двалину не приходилось никого искать после битвы – и он, должно быть, выл бы от страха, пробираясь между искалеченными телами, если бы у него оставались на это силы. Измученный, он то и дело спотыкался о чьи-то раскинутые руки и ноги, иногда уже не принадлежавшие их владельцам, но упрямо шагал вперед, напряженно вглядываясь в грязные бледные лица тех, кто брел ему навстречу.
Сердце подсказывало ему, что Балин жив, и Двалину очень хотелось в это верить. Наверное, если бы его брат отправился в чертоги Мандоса, он непременно почувствовал бы. Но вот жив ли Торин? Двалин вдруг подумал о том, как утром они с Торином помогали друг другу закрепить наручи перед битвой. Он вспомнил сосредоточенное лицо принца, его нахмуренные брови, твердую решимость в светлых глазах – и от этих воспоминаний страх потерять его усилился.
Последний раз Двалин видел Торина, когда тот сражался с Бледным орком. Впрочем, сначала он услышал его крик.
Отчаянный вопль, полный ужаса, боли и ярости раздался над полем битвы, на мгновение заглушив и рычание Азога, и свист стрел, и лязг мечей. Двалин, который как всегда был поблизости, отшвырнул от себя орка, которого тяжело ранил в плечо своим топором, и, обернувшись, увидел страшную картину. Бледный орк стоял на уступе скалы, поигрывая своей огромной шипастой булавой, и глумливо скалил щербатый рот. У подножия каменного уступа, не замечая ничего вокруг, застыл Торин, обессилено опустив не только меч, но и щит – а у его ног лежала окровавленная седовласая голова. Голова их короля Трора.
Двалин взвыл не своим голосом и хотел было броситься к Торину, оказавшемуся вдруг совершенно беззащитным посреди ожесточенного сражения – но сразу двое орков напали на него с обеих сторон, и ему волей-неволей пришлось отбиваться от них. Не глядя вокруг, Двалин прорубал себе путь топором, думая только об одном: он должен был успеть, он должен был закрыть Торина собой. А тем временем Азог, все с той же безобразной ухмылкой, поудобнее перехватил рукоять булавы и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Взревев, Двалин еще усерднее принялся наносить рубящие удары направо и налево, но орков было столько, что как бы яростно он ни бился, он едва ли приблизился к Торину больше, чем на дюжину шагов. В те мгновения время вдруг стало стоить больше всего золота и всех алмазов Эребора – но оно утекало сквозь пальцы, и Двалин боялся, что скоро его не останется совсем, как не осталось больше у его народа ни одного драгоценного камня из Одинокой Горы.
Прямо на Двалина из толпы выскочил очередной орк, и гном, не задумываясь, ударил его в грудь топором. Орк тяжело осел, и поверх его омерзительной головы Двалин увидел, что на пути у него никого не было. Он хотел было броситься к Торину со всех ног – но лезвие его топора как назло застряло в орочьих доспехах. Двалин с досадой и отвращением пнул повалившегося на землю орка и огляделся в поисках другого оружия, но вокруг на беду не было ни одного брошенного меча. Взревев, Двалин ухватился за рукоять топора, уперся ногой в тело мертвого орка и дернул, что есть сил. Топор, застрявший, видимо, не просто в доспехах, но в самих ребрах твари, подался не сразу, и когда Двалин, наконец, выпрямился, то понял, что было поздно.
Азог с хриплым рычанием бросился на Торина, размахнувшись булавой. Лишь в самый последний миг, когда на него уже был готов обрушиться страшной силы удар, Торин, наконец, вышел из оцепенения и успел поднять щит, который Азог тут же выбил у него из рук. Чей-то отчаянный крик оглушил Двалина – он так и не понял, что это кричал он сам, в ужасе глядя, как очередной удар лишил Торина и меча – удар столь сокрушительный, что принц упал на спину и покатился по камням.
Не помня себя от страха, Двалин кинулся к нему, расталкивая попадающихся ему на пути орков, но Азог оказался быстрее. Сквозь кровавую пелену перед глазами, Двалин увидел его рассеченную застарелыми шрамами спину: Бледный орк возвышался над Торином, занеся над головой свою чудовищную булаву. Корчась от боли, принц вслепую шарил по земле, пытаясь дотянуться хоть до какого-нибудь оружия, а увидев над собой огромного орка, мучительно застонал, тщетно силясь подняться.
В тот самый миг, когда орк с ревом обрушил на него булаву, Торин вдруг поднял над собой огромную дубовую ветвь, заслоняясь от удара. У Двалина от ужаса замерло сердце: он был уверен, что сейчас раздастся глухой треск разрубленного дерева, и булава тяжело опустится прямо Торину на грудь – но этого не случилось. Ветвь устояла – один раз, а затем и второй, и третий. Азог яростно взревел и размахнулся изо всех сил, но случилось чудо: Торин нашел рядом с собой меч и, размахнувшись, отрубил Азогу его левую руку.
Брызнула черная орочья кровь – и отчаянный, леденящий душу вопль разнесся по всей долине. Азог рухнул на колени, нянча истекающий вязкой кровью обрубок руки и с ненавистью глядя на Торина своими злыми раскосыми глазами, помутневшими от невыносимой боли. Торин медленно поднялся и уже занес меч, чтобы нанести решающий удар, когда предводителя орков вдруг со всех сторон окружили его собратья и, подхватив под руки, в спешке потащили к Восточным Вратам. Обезумев от страшных мук, тот рычал и вырывался, проклиная Торина и весь его род и клянясь отомстить.
Когда Двалину, наконец, удалось прорваться к Торину сквозь толпу, тот стоял у подножия уступа, морщась от боли в ушибленной спине, с окровавленным мечом в опущенной руке, и, не отрываясь, смотрел на темнеющие в скале Врата, похожие на оскаленную пасть голодного хищного зверя.
- Отец… - пробормотал он, обернувшись к Двалину. – Нужно найти отца…
Они тогда еще не знали, что Траин, увидев отрубленную голову Трора, испытал столь невыносимые страдания, что рассудок его помутился. Боль потери была так огромна, что заполнила собой все его существо, а образ отсеченной головы отца затмил все прочие мысли. С протяжным горестным воем наследный принц Эребора ринулся в самое пекло битвы. Должно быть, там он и сгинул, безутешный сын короля Трора, а если и выжил каким-то чудом, то после его уже никто не видел – а потому Торину пришлось вести осиротевшие и обезглавленные войска самому.
Двалин не знал, как Торину удалось воодушевить их изрядно поредевшую армию. То ли сыграло свою роль его сражение с Азогом, то ли гномы, потерявшие разом и короля, и наследного принца, устремились за ним только потому, что он был потомком Дурина, а они не хотели в этот страшный день потерять еще одного наследника древнего рода. Как бы то ни было, в тот день в долине Азанулбизар молодой принц стал их королем. Потом, в мрачных подземельях Эред Луин, далеко на западе, ему на голову возложат венец и нарекут Торином Вторым, Королем-В-Изгнании, но Двалин всегда верил, что сам Махал благословил Торина именно там, в жестоком бою у Восточных Врат Казад-Дума.
Двалин помнил, как Торин призвал их сплотиться и позабыть о страхе, как он первым бросился в атаку, высоко подняв меч – и как вслед за ним с отчаянной отвагой, присущей лишь тем, кому нечего терять, ринулись тысячи гномов. Двалин и сам тогда бежал за ним, стараясь не отстать ни на шаг, и в безрассудном веселье рубил оркам головы. Балин тоже был поблизости – то и дело мелькали неподалеку его рано поседевшие волосы, и их вид как всегда вселял в Двалина уверенности. Страх смерти отступил, будто его и не было – и все они вдруг стали казаться самим себе неуязвимыми.
Они наседали на орков беспощадно, не давая отродью ни единой передышки. В какую-то минуту победа, казалось, была совсем близка – но тут им навстречу устремились новые отряды, которые и оттеснили Двалина назад, разлучив его с Торином и братом.
И вот теперь, когда победа с таким трудом была добыта, он упрямо шел туда, где видел их обоих в последний раз, перешагивая через трупы орков и почтительно огибая тела своих падших собратьев, где это было возможно. Там, где бои были особенно кровавыми, мертвые гномы и орки лежали вперемешку, иногда насаженные вдвоем на одно и то же копье. Повсюду на земле валялись обломки стрел, секиры, мечи и скрамасаксы.
Прямо у Двалина над головой раздался пронзительный птичий крик: это воронье и стервятники уже слетались со всех концов долины, чтобы поживиться мертвечиной. Одна птица опустилась на изувеченное тело молодого гнома, лежавшего в двух шагах от Двалина с обломком копья, застрявшим в груди. Рядом с ней тут же с клекотом приземлилась вторая - и они вместе принялись жадно выклевывать ему глаза. Не в силах смотреть на то, как они оскверняют тело юнца, едва успевшего обзавестись короткой бородой, Двалин закричал и замахал руками, прогоняя птиц. Те с шумом поднялись в воздух и закружили вокруг своей добычи, но стоило Двалину отойти, как они опустились на прежнее место. Шелест сотен крыльев и карканье доносились уже со всех сторон – и ничто не смогло бы тогда остановить это отвратительное птичье пиршество. Двалин все стоял в стороне и смотрел на тело молодого гнома, думая лишь о том, что где-нибудь вот так же может лежать Торин: мертвый, распластанный по земле – а на его тело слетаются птицы.
Он сумел стряхнуть с себя оцепенение, только когда стервятники оставили мертвого гнома в покое, и глазам Двалина предстала страшная картина: искаженное, почти безволосое бледное лицо, залитое кровью из пустых глазниц. В ужасе Двалин отвернулся и поплелся дальше, прочь от этого страшного зрелища, уговаривая себя ни за что не оглядываться. Нет, такое не могло случиться с Торином. Его смерть не может быть такой.
Насилу волоча будто налившиеся свинцом ноги, Двалин поднялся по отлогому уступу – и тут его сердце радостно забилось. Чуть поодаль он увидел Балина. Тот сидел прямо на земле, спиной к нему, грязный и измученный, тяжело опираясь на воткнутое рядом в землю копье – но Двалин узнал его сразу.
Ему вдруг показалось, что он не видел брата целую вечность. Он хотел было крикнуть, позвать его – но вовремя осекся, не решившись нарушить священную тишину, в которую погрузилась вся долина, от края до края. Поэтому он просто молча подошел к Балину и положил руку ему на плечо – а тому не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто стоял у него за спиной.
- Nadad, - прошептал Балин. – Я знал…
- Я тоже, - тихо ответил Двалин и слегка сжал его плечо.
Он, наконец, опустил топор на землю, помог Балину подняться, и какое-то время они просто стояли рядом, вцепившись друг другу в плечи и помогая удержаться на ногах, и смотрели друг другу в глаза. По щекам Балина текли слезы – то ли от невыносимого горя потерять в один день стольких друзей, то ли от счастья увидеть живым хотя бы родного брата. Двалин не любил ни прикосновения, ни объятья, но, когда Балин молча притянул его голову к себе и прижался к его лбу своим, не сказал ни слова.
- Отец, - хрипло проговорил Балин, глотая слезы. – Отец мертв.
Двалин поднял на него полные ужаса глаза.
- К-как?! – выдохнул он, заикаясь. – Нет, что ты такое говоришь…
- Он мертв, - повторил Балин и сильнее сжал плечи брата.
Двалин закрыл глаза и, сцепив зубы до скрежета, долго молчал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что их отца больше нет в живых. Ему казалось, что он ослеп и оглох, и, если бы не утешавший его Балин, не отпускавший его ни на миг, он, наверное, и вовсе сошел бы с ума от горя.
«Какое счастье, - думал он, не осмеливаясь произнести это вслух. – Какое счастье, что у меня остался ты, брат…»
Наконец, он нашел в себе силы отстраниться. Балин, глаза которого успели уже покраснеть от слез, не сводил с него напряженного взгляда, но отпустил его плечи.
- Где он? – севшим голосом спросил Двалин. – Я хочу проститься с ним.
- Не нужно, - покачал головой его брат. – Умоляю тебя, не нужно. Его… его тело уже унесли.
- Я хочу проститься с ним, - упрямо повторил Двалин, исподлобья глядя на брата.
- Я же сказал, нет! – неожиданно резко ответил Балин и тут же, смягчившись, добавил: - Поверь, он бы не хотел, что ты видел его таким. Да и живым ты сейчас нужен больше, чем мертвым.
Услышав эти слова, Двалин словно очнулся от тревожного, дурного предутреннего сна. Его сердце гулко и беспокойно застучало, кровь зашумела в ушах – и слабая надежда зародилась у него в груди.
- Живым? – выдохнул он. – Торин? Он жив? Ты видел его?
- Да, он жив, - устало сказал Балин. – С ним все в порядке. Но вот его брат, Фрерин… Я не знаю, как сказать ему об этом. Двалин, я… боюсь.
- Я сам скажу ему, - ответил Двалин и увидел, что в глазах брата мелькнуло облегчение. Балин молча махнул куда-то в сторону, и Двалин, еще раз несильно хлопнув его по плечу, направился в том направлении, которое указал ему брат.
Солнце медленно клонилось к закату, освещая Азанулбизар зловещим розоватым светом. Кое-где брошенные клинки отбрасывали кровавые отблески. То был ужасный закат: в воздухе то и дело разносились мучительные стоны раненых и гортанный птичий клекот, и пахло железом и смертью. Не останавливаясь, Двалин огляделся – безутешные, убитые горем гномы все бродили среди тел, стараясь отыскать родных и друзей. Двалин знал: они еще долго будут искать их. Когда зайдет солнце, и наступит ночь, и луна осветит все призрачным синим светом, они зажгут факелы, но не вернутся в лагерь и так и будут до самого рассвета траурными тенями скользить по долине.
Двалин не знал, как сказать Торину о смерти его брата, но он готов был разделить с ним всю скорбь, что принесет это страшное известие.
Он нашел Торина сидящим на камне. У его ног лежал меч и дубовая ветвь, вся иссеченная глубокими царапинами. Остекленевшим немигающим взглядом Торин смотрел на долину и, казалось, не заметил подошедшего Двалина.
- Торин, - негромко позвал тот, и принц вздрогнул.
- Ты! – только и сумел выдавить Торин, обернувшись, и, соскочив с камня, привлек старого друга к себе, сжимая в объятьях таких крепких, что у Двалина затрещали кости. Отпустив его, Торин жадными глазами впился в его лицо, словно до этого уже успел смириться с его смертью. Невесело усмехнувшись, он протянул руку и попытался стереть со щеки Двалина кровь и грязь, но те будто въелись в кожу, и Торин оставил свои попытки.
- Я и не чаял увидеть тебя вновь, - хрипло признался он, наконец. – Я боялся, что ты погиб в той бойне.
Сказав это, он покачал головой, словно все еще не мог поверить, что Махал, в своей щедрости, позволил им свидеться вновь.
Двалин смотрел на него – изможденного, измазанного своей и чужой кровью, но живого – и не знал, как найти в себе силы сказать ему о смерти Фрерина. Он вовсе не чувствовал, что готов был это сделать, но и тянуть с этим он не мог – слишком тяжело было в одиночку нести на своих плечах всю ту невыносимую боль, что причиняла эта весть.
- Торин, послушай, - тихо сказал он. – Твой брат… Фрерин погиб.
Торин с тихим, едва слышным стоном пошатнулся, словно в грудь ему вонзилась стрела, но Двалин схватил его за плечо, не давая упасть, и осторожно помог сесть. Лицо Торина исказилось, а глаза вдруг стали совершенно пустыми. Двалин разделял его страдания – только круглые сироты в этой битве не лишились кого-то из близких – и все же горе Торина, потерявшего почти всю свою семью, не могло сравниться ни с чьим иным. Двалин понимал, что он и сам в какой-то мере причинил Торину боль, принеся ему эту последнюю, самую горькую весть, которую Торин, быть может, больше всего и боялся услышать. Глядя на принца, уставившегося куда-то вдаль, Двалин чувствовал к самому себе отвращение и мысленно проклинал себя за то, что вообще вызывался поговорить с Торином о смерти его брата.
- Мне следовало догадаться, - пробормотал Торин, все так же глядя поверх тысяч мертвых тел. – В какой-то момент я это почувствовал… знаешь, прямо вот здесь…
Он неопределенно мазнул ослабевшей рукой по груди и снова затих.
Они провели так долгое время: Торин ушел в себя, пытаясь то ли представить лицо брата, то ли воскресить в памяти его голос, а Двалин просто стоял рядом, опустив руку на его плечо. Под косыми лучами солнца тени заметно удлинились, а сам плоский солнечный диск висел прямо над горизонтом, пылая, будто золотой.
Наконец, Торин, немного придя в себя, выпрямился и решительно поднял с земли меч и дубовую ветвь.
- Не время предаваться скорби, - произнес он тихим, но твердым голосом. – Иди в лагерь и передай тем, у кого остались силы, чтобы вернулись и помогли раненым. Потом пусть соберут оружие и доспехи. А потом… потом надо решить, что делать с погибшими.
Он посмотрел на Двалина, и тот увидел в его вновь заблестевших глазах ту самую несгибаемую величественную силу древнего рода, которая горела в них, когда Торин во главе войска бросился на орков. Двалин уже знал: этой силы хватит на то, чтобы пережить эту ужасную ночь, хватит, чтобы повести их всех вперед, прочь из этих проклятых земель.
Он коротко кивнул и повернулся было, чтобы идти исполнять приказ, как вдруг его остановил приглушенный голос Торина, негромко позвавший его.
- Двалин? Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев.
***
Двалину и теперь часто снится огонь, обугленные кости и оплавленный металл, и, просыпаясь, он в первое мгновение слышит в воздухе запах дыма. Он помнит, как всю ночь и все утро горели погребальные костры по всей долине, а с неба, точно снег, падал пепел, когда их войско, сломленное столь страшной ценой победы, медленно поднималось в горы, навсегда покидая Азанулбизар. Мертвых было столько, что не хватило бы и года, чтобы высечь для всех каменные усыпальницы, поэтому их тела решено было сжечь. Нелегко было смотреть, как храбрые воины находят вечный покой в варварском огне, а не в холодном камне, но Двалин знал: отныне любой, в чьем роду был Сожженный гном, будет вечно помнить и чтить своего доблестного предка, павшего в долине у Восточных Врат Казад-Дума.
В то скорбное утро Двалин обернулся лишь раз, но и этого было достаточно, чтобы на всю жизнь запомнить опустошенную выжженную долину, освещенную огнями тысяч костров. Где-то там, объятый пламенем, лежал и его отец, к телу которого Балин его так и не подпустил.
Там же лежал и Фрерин, со спокойным лицом и спутанными светлыми волосами – и мечом, вложенным в правую руку. Торин провел полночи рядом с погребальным костром брата, а радом с ним медленно тлел воткнутый в землю факел, который Торин до самого рассвета не решался поднести к поленьям, словно все ждал, что его брат вот-вот откроет глаза. Когда утром Двалин нашел его, то увидел, как Торин стоит на коленях и тихо молится. Двалин тогда не решился потревожить его.
Потом они отправились на запад – безутешные изгнанники, лишившиеся и дома, и короля, и собственных братьев – и долго шли до самых отрогов Эред Луин, где, голодные и измученные, обрели, наконец, долгожданное пристанище.
С тех пор прошло много лет, но с каждым годом только крепче врезаются в память Двалина слова, сказанные Торином давным-давно на затихшем поле битвы.
«Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев».
И потому, куда бы Торин не отправился, Двалин всегда верной тенью следует за ним, и во всем мире для него нет большего счастья, чем вовремя подставить Торину плечо. Он знает, что мудрецом его не назовешь, и на самом деле он может не так уж много – но после каждой переделки, в которую они попадают, Торин промывает ему раны и отчего-то всякий раз смотрит с благодарностью.
Всю свою жизнь они вместе падали, а затем поднимались вновь, несмотря ни на что, и Двалин знает, что до тех пор, пока он в силах будет протянуть Торину руку, чтобы помочь ему подняться, его жизнь будет наполнена смыслом, ради которого не жаль было бы отдать и все золото Эребора.
Двалину этого вполне достаточно, чтобы не бояться падать.
nadad - брат (кхуздул)
обзорам.
@музыка: Оргия праведников - Путь во льдах
@темы: the hobbit, gen, fanfiction
-
-
20.02.2013 в 21:40Просто браво!
-
-
21.02.2013 в 23:05-
-
21.02.2013 в 23:12Я несколько раз перечитала и дух перехватывает, как в первый.
-
-
21.02.2013 в 23:12Музыка великолепно дополняет текст. За нее отдельное спасибо.
-
-
25.02.2013 в 16:41спасибо