Лицо со шрамом, Слит|Накс, R

Название: Лицо со шрамом
Автор: Шалот
Фэндом: Mad Max: Fury Road
Пейринг: Слит|Накс
Рейтинг: R
Жанр: action, angst
Размер: мини
Предупреждения: насилие, ненормативная лексика, самоповреждение, смерть второстепенных персонажей

...

- Гони этих тварей! Гони!
Из-за оглушительного рева моторов и пронзительного свиста ветра над головой Накс почти не слышал Слита. Впрочем, ему и не обязательно было слышать. Оба они были частью бешеной гонки, охотниками, с яростным азартом преследующими жертву. Они понимали друг друга без слов, действовали согласованно, как детали хорошо отлаженного механизма, а крики нужны были обоим лишь для того, чтобы не перегреться, как старый движок.
- Накс, урод, жми на газ! – снова заорал Слит.
- Воздуховод береги! – рявкнул Накс, вцепившись в руль. На лобовое стекло летела пыль и песок. Мелкий гравий дробно стучал по капоту.
В тот день, как только рассвело, дозорные в гнезде заметили на горизонте небольшую колонну из фуры, ехавшего впереди автомобиля-разведчика и пары мотоциклов. Как только доложили Несмертному Джо, тот отдал приказ: немедленно отправиться навстречу колонне и захватить фуру. Никто не смел перевозить ценные грузы мимо Цитадели без ведома Несмертного, а в фуре могло быть и топливо, и вода, и боеприпасы. Все тут же пришло в движение: бойцы с оружием наперевес забегали по тоннелям, с лязгом задвигались подъемные платформы, а в недрах скалы заурчали двигатели автомобилей. Накс и Слит были одними из первых, кто вызвался отправиться за грузом.
Дисциплина в Цитадели была железной: в считанные минуты все было готово к началу карательной операции. На дорогу выехал отряд из трех автомобилей с шестью бойцами и двоих мотоциклистов. Решили заходить к колонне сбоку, из-за песчаных дюн, чтобы атаковать внезапно для чужаков. Накс в исступлении вжимал в пол педаль газа и слушал, как Слит нетерпеливо стучит кулаком по крыше автомобиля.
План удался: чужаки явно не ожидали увидеть, как из-за дюн к ним быстро приближается вооруженный до зубов отряд. Одного мотоциклиста из колонны бойцы полураспада сняли почти сразу. Боевой гарпун с гранатой на конце попал ему прямо под заднее колесо. Только тогда чужаки поняли, что попали в переплет. Следовавший перед фурой автомобиль резко ушел в сторону, уводя за собой мотоциклиста и одну из машин Цитадели, пока они не скрылись за высоким барханом. Второй ехавший на мотоцикле чужак выхватил из-за пазухи пистолет и одним точным выстрелом пробил переднее колесо корвету, шедшему бок о бок с Наксом. Машину стало бросать из стороны в сторону и закрутило в облаке пыли. Накс вцепился в руль и приготовился лавировать, но тут мотоциклист свернул вправо и тоже вскоре исчез из виду. От напряжения у Накса в ушах шумела кровь, но он все-таки услышал, как Слит заржал и, надрывая глотку, заорал вслед мотоциклисту: «Ссыкло!» За ним, поднимая в воздух ржавый песок, рванул второй мотоциклист из Цитадели. От напряжения и радости Накса прошиб пот: он остался один на один с фурой. Если им со Слитом удастся ее захватить, они прославятся!
Тем временем, фура вдруг стала ускоряться. У Накса промелькнула мысль, что заработал второй двигатель или азотный ускоритель. Включать свой он пока не хотел – слишком мало было нитры, на вес золота – и решил продолжал погоню на одном бензаке. Но расстояние между ними и фурой не сокращалось, и от досады Накс несколько раз ударил по рулю.
- Мы их упустим! – услышал он разъяренное рычание Слита. – Гони, мать твою, гони!
Глаза Слита застилала кровавая пелена. Одной рукой он как клещ вцепился в раскаленный поручень на кузове автомобиля, а второй – сжимал тяжелый, гладко обтесанный боевой гарпун. Мышцы зудели от желания наконец его метнуть, но фура все еще была слишком далеко. Она была гораздо меньше боевой из Цитадели, но защищена была неплохо. Колеса тягача ощетинились острыми и длинными шипами, так что к нему невозможно было подойти вплотную, а на крыше бронированного прицепа был установлен пулемет, но пулеметчика видно не было.
- Поддай нитры, блять, поддай! – надрывая горло, прокричал Слит, чувствуя, как от нетерпения все его тело натягивается как стальной трос. – Дай мне до них добраться!
Ухмыльнувшись, Накс, наконец, раскрутил вентиль, открывавший проток баллона с жидким азотом, и вдавил педаль газа в пол. Двигатель довольно взревел, из труб, огибавших кузов, вырвалось пламя – и автомобиль, набирая обороты, стал стремительно догонять фуру.
Победоносный клич вырвался у обоих бойцов одновременно. Накс плавно повел машину влево, чтобы открыть Слиту обзор, а Слит поудобнее перехватил гарпун и занес руку, прицеливаясь.
- Да! Вот так! – одобрительно заорал Накс, скалясь, когда над головой у него раздался свист. Гарпун Слита впился в беззащитный топливный бак на боку у фуры, ту качнуло в сторону – и уже через мгновение раздался взрыв. Перед глазами у Накса полыхнуло оранжевым, и он разразился безумным хохотом. Но до полной победы было еще далеко: даже с объятым пламенем топливным баком фура продолжала движение.
- Нельзя, чтобы она взорвалась! – прокричал Слит, просунув голову в люк. – Может, там ценный груз! Я ее остановлю!
- Я тебя прикрою! – правой рукой Накс достал пистолет. – Пошел!
Захватив второй пистолет и засунув его за пояс, Слит приготовился к прыжку. Накс осторожно подвел машину как можно ближе к фуре – шипы чуть было не царапнули дверцу, Слит изо всех сил оттолкнулся и повис на крыше прицепа. Накс почувствовал, как желудок ухнул вниз. Зарычав от усилия, Слит подтянулся и оказался на крыше. Удержаться на гладкой поверхности было непросто, но он как никто другой умел держать равновесие. Чуть пригнувшись, он в несколько шагов пересек прицеп и спрыгнул на крышу тягача. Накс, не отрываясь, следил за ним взглядом, но тут краем глаза заметил какое-то движение рядом с пулеметом. Задняя дверца прицепа была распахнута: оттуда вылез человек, забрался на крышу и теперь полз к пулемету.
- Урод! – взревел Накс и несколько раз выстрелил в опущенное окно. Две пули попали в стенку прицепа, но третья царапнула человека по шее. Тот взвыл и попытался зажать рану, из которой хлестала кровь, тогда Накс прицелился и выстрелил еще раз. На крышу прицепа брызнули мозги, и Накс издал торжествующий вопль. Слит обернулся на выстрелы и, увидев за пулеметом труп, показал Наксу большой палец. Затем, не теряя времени, разбил тяжелым ботинком заднее окно тягача и одним ловким движением, как ящерица, проскользнул внутрь. Накс прибавил газу и выровнял машину с тягачом, но Слит в его помощи не нуждался. Ехавшие с водителем охранники не успели опомниться, как Слит выстрелил в затылок сначала одному, а через мгновение – второму. Водитель потянулся было за оружием, но Слит приставил дуло к его виску.
- Пора выходить, - ощерившись, хрипло прорычал он, и свободной рукой распахнул водительскую дверцу. Мужчина изо всех сил уцепился в руль и уже хотел было рвануть его в сторону, но Слит одним движением перелез на переднее сидение и ногой выпихнул водителя из кабины. С диким воплем тот упал на шипы переднего колеса. На лобовое стекло Накса брызнула алая струя.
Слит перебрался на водительское место и плавно нажал педаль тормоза.
- Ну вот, теперь посмотрим, что у тебя внутри, - с ухмылкой проурчал Слит, любовно поглаживая приборную панель.
Когда фура остановилась, Накс резко крутанул руль, и автомобиль, развернувшись на сто восемьдесят градусов и подняв облако дорожной пыли, как вкопанный встал рядом. Накс выскочил из машины и бросился к Слиту, который как раз соскочил с подножки тягача.
- Это было круто! – выдохнул он, еле ворочая языком от возбуждения. Его все еще колотило, а глаза светились отчаянным весельем.
Слит, широко ухмыляясь, хлопнул его по плечу так, что у того ноги подкосились.
- Пойдем посмотрим, что там, - предложил он.
Когда они огибали фуру, Накс с мстительным удовольствием задержал взгляд на дорожках крови, стекавших по стенке прицепа. Пулеметчик все еще лежал на крыше – видно было его свесившуюся руку в кожаной перчатке. Пробитый топливный бак догорал. Бойцам ударил в нос запах горящего дизельного топлива.
Распахнутая задняя дверца прицепа чуть слышно поскрипывала от ветра. Слит запрыгнул внутрь и, когда глаза привыкли к полумраку, восхищенно присвистнул: прицеп сверху донизу был забит контейнерами с жидким азотом.
- Что там? – позвал Накс, и Слит с торжествующей ухмылкой обернулся.
- Нитра. Галлонов восемьсот, может, больше.
- Несмертный будет доволен, - улыбнулся Накс.
- Это точно, - Слит прищурился и шутливо ударил его в грудь. – Видел бы ты себя! Сияешь, как отполированный.
Накс хохотнул и уже хотел ударить его в ответ или хотя бы отвесить затрещину, как вдруг в метре от них воздух со свистом рассекла пуля. Бойцы синхронно пригнулись.
- Что это, блять, было?! – процедил Слит, выпрямляясь и оборачиваясь к дороге.
Накс не ответил и сделал шаг вперед, прикрывая глаза ладонью и напряженно вглядываясь вдаль. От утренней прохлады не осталось и следа. Солнце палило, как проклятое, и над дорогой уже в эти часы висело марево, подергивающееся, как воздух над костром.
- Кажется, я что-то вижу… - неуверенно пробормотал Накс и вдруг заорал: - В машину! Быстро!
Они почти одновременно сорвались с места и едва успели скрыться за фурой, как от бронированного прицепа одна за другой отрикошетили еще две пули.
- Что там? – крикнул Слит, запрыгивая на место гарпунщика.
- Тот байкер, - коротко отозвался Накс, запуская двигатель. – Прикончим эту тварь.
Машина утробно зарокотала. Из выхлопной трубы повалил густой тяжелый дым. Накс завернул на дорогу и затормозил прямо перед носом тягача, выжидая. Слит одним движением выхватил боевой гарпун и несколько раз перехватил его, находя баланс. Оба прислушались. Рев мотоцикла становился все отчетливее. Видимо, в мареве мотоциклист и сам их не разглядел и решил приблизиться к брошенной фуре.
- Давай, - прошептал Накс, напряженно вглядываясь в зеркало заднего вида. – Давай, мразь.
Он был уверен, что мотоциклист подъедет к фуре, остановится – и тогда он сам резко вырулит из-за тягача, а Слит гарпуном прикончит чужака. Объяснять план Слиту не было нужды: на Дороге ярости они мыслили, как единое целое.
Шли секунды, но шум двигателя не стихал. Накс нервно перехватил руль и заметил, что ладони у него вспотели. Мотоцикл был совсем близко и явно не собирался останавливаться. Времени на размышления не оставалось, и Накс сделал то единственное, что срабатывало почти всегда: вжал в пол педаль газа.
Двигатель взревел, и автомобиль сорвался с места. Раздался выстрел, звук которого почти потерялся в оглушительном рокоте – пуля пролетела там, где мгновение назад была голова Слита. Мотоциклист на полной скорости вылетел из-за фуры и стал стремительно нагонять бойцов.
- Слит! – рявкнул Накс. – Давай! Прикончи его!
Крепко вцепившись в поручень свободной рукой, Слит прицелился и метнул гарпун – но попасть в движущийся мотоцикл сложнее, чем в автомобиль. Мотоциклист резко качнулся в сторону, и гарпун пролетел над его плечом.
- Сука! – прорычал Слит и потянулся за следующим гарпуном. – Тварь!
Тем временем, чужак выровнял мотоцикл и ударил по газам, приближаясь к машине. В зеркало заднего вида Накс с изумлением увидел, как он засунул пистолет за пазуху и потянулся за чем-то другим. На солнце сверкнула сталь.
- Слит! – заорал Накс.
Воздух со свистом рассекла стальная цепь. Блеснул крюк на конце. Накс понял, что сейчас ему пробьет заднее колесо, и приготовился выравнивать машину, как вдруг услышал у себя над головой рев. То, что произошло потом, Накс помнил смутно.
Время будто остановилось. Медленно, очень медленно, хотя на самом деле всего за долю секунды, Накс обернулся. Цепь натянулась между машиной и мотоциклом. Один ее конец мотоциклист намотал на кулак. А второй, с крюком, застрял у Слита в щеке.
С глухим рычанием, напоминающим, скорее, предсмертный рык глохнущего навечно движка, Слит схватил цепь, чтобы хоть немного ослабить натяжение. От боли черты его лица исказились. Чужак осклабился и увеличил обороты. Движок заурчал, и мотоцикл стал медленно ускоряться. Когда цепь вновь натянулась до предела, а заостренный крюк стал тянуть за собой лицевые мышцы, Слит взвыл. Кровь залила ему пол-лица.
- Ты жил, - прошептал Накс. – Ты умер. Ты воскрес…
В голове у него бешено и гулко стучал пульс. Накс изо всех сил постарался выровнять машину с мотоциклом. Мысли сменяли одна другую, не успевая даже окончательно оформиться. Выстрелить в эту тварь? Вильнуть и ударить его бортом? Ускориться? Затормозить? Что бы он ни сделал, это несомненно причинило бы Слиту адскую боль, а потому Накс просто мчался по пыльной дороге бок о бок с мотоциклом и проклинал все на свете. Так Слит не попадет в Вальхаллу. Фиговая смерть.
- Ты жил, ты умер, ты воскрес, - повторял он одними губами, глядя в зеркало заднего вида. – Ты жил, ты умер…
Сначала у Слита потемнело в глазах от боли, но потом в кровь хлынул адреналин. Как жидкий азот в топливо. Когда Слит снова смог различать происходящее вокруг, первое, что он увидел – это ухмыляющееся лицо мотоциклиста. Тот посмотрел Слиту прямо в глаза и показал большой палец, направленный вниз. Слепая, животная ярость охватила Слита так же быстро, как огонь охватывает разлитый дизель. Он попытался выдернуть крюк из щеки, но тот не поддавался.
- Я жил! – взревел Слит, отпуская цепь и выхватывая гарпун. – Я умер! Я воскрес!
Последним, что он увидел в темных глазах мотоциклиста, была растерянность. Гарпун вошел в бензобак, как нож в масло. Взрывом мотоцикл отбросило на обочину. Чужак слетел с него и, перевернувшись в воздухе, тяжело рухнул в песок.
От крика Слита Накс на мгновение оглох. Взвыли тормоза, и машина резко остановилась. Накс пулей вылетел с водительского места и бросился к гарпунщику.
- Слит! Ты живой?
В ответ раздался слабый стон.
Обогнув машину, Накс остановился как вкопанный, со страхом глядя на напарника. Не в силах больше стоять, Слит скорчился на площадке гарпунщика, спрятав лицо в ладонях. Несмотря на удушающую жару, его била крупная дрожь. Сквозь пальцы текла густая липкая кровь.
- Слит? – осторожно позвал Накс, протягивая к нему дрожащую руку.
Раненый боец не отвечал. Судорожно втянув воздух, Накс решительно отвел его ладони – и в ужасе отпрянул. Глаза Слита были открыты – он перевел на Накса затуманенный от боли, невидящий взгляд. Вся левая половина лица у него была залита кровью, так что правая, покрытая белой краской, казалась еще белее. Стараясь глубоко дышать, Накс пригляделся: левая щека Слита была разорвана почти до самого виска. На скуловой кости, там, где крюк вошел в мясо, рана была рваная, но ближе ко рту разрез становился аккуратнее. Острым краем крюк просто вспахал Слиту щеку.
- Ты живой? – растерянно повторил Накс, и тут взгляд Слита прояснился.
- Не дай… - прохрипел он и закашлялся, кровь стекала ему прямо в глотку. – Не дай мне заглохнуть, слышишь? Фиговая смерть…
Накс не успел ничего ответить. Глаза Слита закатились, и от боли он потерял сознание. Закинув одну руку Слита себе за шею, Накс с трудом дотащил его до дверцы и уложил слева от водительского сидениея, устроив его голову на канистре с топливом. Потом нашел в машине относительно чистую тряпку и, как мог, наискось забинтовал ей лицо Слита. Все это время тот не приходил в себя, но иногда, когда Накс случайно касался раны, стонал и слабо мотал головой, и это Накса немного успокаивало.
- Ничего, - бормотал он, осторожно придерживая голову Слита и затягивая узел у него на затылке. – Механик тебя подлатает. Еще войдешь во врата Вальхаллы. Только держись…

***

- Много всего видел, но такое – в первый раз, - признался Механик, протирая изогнутую иглу, и задумался. – Нет, во второй. Но тот парень уже давно заглох... Давай, держи ему голову.
Накс сглотнул и неловко обхватил голову Слита.
- Да не так, - проворчал Механик. – Одну на лоб положи, чтобы не брыкался, а вторую – под подбородок. И держи крепче.
Накс сделал, как он велел, и замер, напряженно глядя, как тот вдевает в иглу нить. Голова Слита, лежавшая у него на коленях, была неожиданно тяжелой, а кожа – непривычно темной. Когда Накс и еще один боец притащили Слита в лазарет, Механик только искоса на него взглянул и бросил: «Кто-нибудь, отмойте ему рожу». Принесли воду и чистую тряпку, и Накс принялся осторожно смывать с лица и шеи Слита бурую кровь. Кое-где она засохла, покрыв кожу коркой, но рана все еще продолжала кровоточить, хотя и не так сильно. Вместе с кровью по шее Слита потекли и сероватые потоки краски. В Цитадели ее делали мальчишки, будущие бойцы полураспада: толкли сухую белую глину и смешивали с пеплом, а потом разводили в воде. Эта смесь защищала и от беспощадного солнца, и от паразитов. Сколько Накс себя помнил, и он, и другие бойцы были всегда ею покрыты. В те редкие случаи, когда им доводилось помыться, они тут же наносили ее снова, так что Накс плохо помнил, какого цвета его собственная кожа. Но она явно была светлее, чем у Слита. Закончив, Накс отложил тряпку и посмотрел на собственные ладони – они были только самую малость темнее краски. Слит же был смуглым, словно загорелым, и на фоне его кожи бледные руки Накса казались прозрачными.
- Что там произошло? – бесстрастно спросил Механик, аккуратно сводя края раны.
- Крюк, - коротко ответил Накс. – Там была цепь такая… С крюком.
Игла вошла легко, но Наксу стало не по себе. Он столько раз видел, как в погонях бойцы погибают, что уже потерял счет тем, кому кричал, что запомнит. Но почему-то сейчас, в темном лазарете, с головой Слита на коленях и его кровью на руках Наксу было страшно.
- Когда начнет приходить в себя, держи изо всех сил, понял? – тихо сказал Механик. Сам он сидел у Слита на груди и коленями прижимал его руки. Накс кивнул.
Несколько стежков спустя он почувствовал, что Слит приходит в себя. Он замычал и начал было вяло вырываться, но Накс крепко держал его за подбородок и не давал ни замотать головой, ни открыть рот. Механик ругнулся: из-за того, что лицевые мышцы напряглись, вводить иглу стало сложнее. Слит стал выгибаться, пытаясь сбросить его с себя.
- Сильный, чтоб тебя, - прошипел Механик и махнул одному из бойцов, следивших за висевшими в клетках кровяными тушами. – Эй! Иди сюда, держи ему ноги!
Тем временем, Слит открыл глаза. Сначала его взгляд был каким-то мутным, затуманенным от боли, но через мгновение прояснился. Он задышал чаще, с яростью посмотрел сначала на Механика, а потом вверх – на Накса – и зарычал.
- Не дергайся! – прикрикнул на него Механик.
Слит еще несколько раз рванулся, но потом обмяк, обессилев от потери крови, и с тихим стоном закрыл глаза. Несколько раз глубоко вздохнул носом, стараясь расслабиться. А потом снова открыл глаза и посмотрел на Механика уже совершенно спокойно и осмысленно.
- Ну вот, - усмехнулся тот. – Теперь я вижу бойца полураспада.
Только тогда Накс понял, что у него вспотели ладони, словно он какой-то трусливый щенок! От стыда и злости на себя Наксу захотелось сквозь землю провалиться. Если бы Слит мог говорить, то наверняка назвал бы его ссыклом. Сам-то он в который раз доказал, что достоин войти во врата Вальхаллы. Наксу мучительно захотелось вытереть ладони о штаны, но он не решился отпустить голову Слита.
Слит, тем временем, казалось, вообще не обращал внимания на то, что его лицо раз за разом протыкает игла. Он ровно дышал, и даже морщины, перерезавшие его лоб, разгладились. Накс невольно восхитился его самообладанием.
- Немного осталось, парень, терпи, - пробормотал Механик, сосредоточенно зашивая Слиту уголок рта и закрепляя нить. – Ничего не скажешь, хорош. Как новенькая отполированная тачка.
Слит ухмыльнулся – и тут же поморщился, резко выдохнув.
- А чего ты хотел? – хохотнул Механик. – Пока окончательно не срастется, трепаться, пить и жрать тебе придется поменьше.
Он отложил иглу и потянулся за каким-то тускло поблескивавшим инструментом, на который Накс сначала не обратил внимания. Слит скосил глаза и одеревенел: Механик держал в руке здоровенный хирургический степлер.
- Ничего-ничего, - бросил он, увидев в глазах Слита ужас. – Иначе может разойтись.
Наксу пришлось приложить усилие, чтобы удержать Слита на месте. От напряжения на шее у гарпунщика вздулись жилы, он шумно дышал, но молчал, а когда Механик приставил к его лицу степлер, зажмурился.
- Ничего, - повторил тот, ощупывая шов и выбирая место для первой скобы. – Зато будешь красавец.
И тут же, не дав Слиту опомниться, Механик крепко прижал его голову к коленям Накса и одну за другой поставил три скобы. От неожиданности Слит взревел и выгнулся, но почти сразу снова тяжело рухнул на спину. Его колотило. На глазах невольно выступили слезы.
- Все, - Механик утер рукавом выступившую на лбу испарину и поднялся на ноги. – Уложите его у стены и прицепите тушу. К ночи оклемается.
Спину Накса защекотала ползущая вниз капля пота. Оцепенение прошло, он моргнул и только тогда понял, что все это время машинально гладил Слита по голове.

***

Когда кроваво-красное солнце опустилось за горизонт, Слит, как и предсказывал Механик, стал приходить в себя. Еще не открыв глаза, он тихо застонал, поморщился и потянулся к лицу, но кто-то хлестко ударил его по рукам.
- Не трогай, - раздался приглушенный голос Накса.
Слит с трудом разлепил глаза и приподнялся на локтях. Уже почти стемнело: стены в Цитадели стали фиолетовыми, по ним ползали чернильные тени. Как и всегда по вечерам, было прохладно. Он лежал у дальней стены лазарета, куда почти не доходили последние лучи света из единственного отверстия в скале. Под головой у него был невесть откуда взявшийся ворох тряпок, а из вены тянулась заполненная кровью трубка, соединявшая его с висевшей неподалеку тушей. Рядом, скрестив ноги, сидел Накс. Вид у него был подавленный.
- Сколько… - начал было Слит, но левую половину лица тут же пронзила дикая боль. – Сколько я тут провалялся?
- Несколько часов, - пожал плечами Накс. – Ты вырубился, как только Механик с тобой закончил.
Слит прочистил горло и почувствовал, что в глотке так сухо, словно туда насыпали песка.
- Пить, - выдохнул он, и в воздуховоде как будто когтями царапнуло. Накс вскочил и, перешагивая через лежащих бойцов и лавируя между подвешенными вниз головой тушами, бросился к трубе. Набрав немного воды в какую-то плошку, он вернулся и помог Слиту выпить, одной рукой придерживая плошку, а второй – его затылок. Вода была мутная, желтоватая, от нее несло ржавчиной и гнилью, но, как и все в Цитадели, Слит привык довольствоваться малым. Первый же глоток принес невероятное облегчение. Дышать сразу стало проще, мучительное ощущение песка в горле пропало, и Слит, облизнувшись, расслабленно откинулся на спину. Немного помолчав, он взглянул на Накса и усмехнулся здоровой половиной лица.
- Только не говори, что все это время здесь торчал.
Накс фыркнул с таким видом, словно Слит сморозил совершеннейшую глупость.
- Вот еще. Можно подумать, мне делать больше нечего. Я сходил на нижний уровень – с тачкой все в порядке, только пара царапин на боку, от шипов.
- Боевые шрамы, - одобрительно заметил Слит, с плохо скрываемой гордостью поглаживая шов на щеке. Пальцы то и дело натыкались на скобы – это было непривычно, но приятно. Железо в теле роднило его с их с Наксом автомобилем, и чем железа больше, тем лучше. Рана все еще сильно болела, но эта боль была лучшим доказательством того, что он достоин вечно мчаться на хромированном коне по дорогам Вальхаллы…
- Не трогай, ты, кретин, - раздраженно бросил Накс, прерывая его мысли. – Еще занесешь туда какую-нибудь дрянь и заглохнешь прямо тут. Или в Вальхаллу уже расхотел?
Аргумент подействовал, и Слит нехотя убрал руку от лица.
- Так что там с фурой? – вдруг вспомнил он. – Пригнали ее?
Накс неожиданно помрачнел и отвел глаза.
- Пригнали, - пробурчал он с досадой в голосе. – Восемьсот тридцать пять галлонов нитры. Чистая, как слеза. Уже и Людоед приезжал. Говорят, они с Немертным долго ругались: Людоед бесится, что это мы фуру захватили, а не он, и что у него теперь из-за этого убытки.
- Жадный жирный ублюдок, - презрительно процедил Слит. – Мы вернуться не успели – он уже все посчитал.
- Как всегда, - согласно кивнул Накс. – Но дело не в этом. Понимаешь, когда ты вырубился, я сразу же погнал в Цитадель. Боялся, что ты заглохнешь по дороге – всю тачку кровью залил. Естественно, у фуры я уже не останавливался, только запустил сигнальную ракету, чтобы парни за ней вернулись.
От паршивого предчувствия у Слита противно засосало под ложечкой.
- Потом я сразу потащил тебя сюда. В общем, военачальникам о результатах рейда парни докладывали без меня. Я нашел Эйса, он рассказал, что, по их словам, фуру остановил Морсов.
- Что?! – Слит сел так резко, что у него закружилась голова. Руки сами собой сжались в кулаки. – Он же тогда погнался за тем байкером!
- И, судя по всему, его упустил, - мрачно подтвердил Накс. – Зато он, видимо, первым добрался до фуры и решил этим воспользоваться. Не знаю, что он там всем наплел, но теперь он весь из себя герой.
- Урод, - прорычал Слит. – Присвоил нашу славу!
- Но это еще не все, - Накс совсем поник. – Эйс сказал, что Морсова взяли гарпунщиком в экипаж боевой фуры. Теперь эта мразь будет ездить с самой Фуриосой!
От злости, мгновенно вскипевшей в жилах, Слиту захотелось тут же найти Морсова, эту лживую тварь, и голыми руками его придушить, как бешеную собаку. Если бы не слабость и головокружение, он бы так и сделал.
- Я до него еще доберусь, - пообещал он. – Герой хренов. Фуру ему подавай.
Тут вдруг кровяная туша, до этого висевшая тихо, очнулась и застонала. Слит, не глядя, раздраженно пнул ее в плечо.
- Ты-то хоть заткнись!
Туша притихла, раскачиваясь взад-вперед – под ее весом проржавевшая цепь заскрипела. Накс равнодушно взглянул на шею туши, из которой торчала толстая изогнутая игла, и тут же отвел взгляд.
- Это несправедливо, - его голос прозвучал почти жалобно. – Фуру догнал я, остановил – ты. Если бы Морсов прикончил того байкера, ничего бы не случилось. А он налажал – и после этого ему еще доверили быть гарпунщиком Фуриосы!
Слит хлопнул его по плечу – вышло слабее, чем он рассчитывал, рука почти соскользнула.
- Забей, - примирительно сказал он, хотя у него самого глаза загорелись нехорошим блеском. – Я с ним разберусь. Вот только выберусь отсюда…
Накс знал, что Слит обязательно разберется. И Морсову это вряд ли понравится.

***

Механик выгнал Слита из лазарета уже на следующее утро. Запасы здоровой крови в Цитадели были ограничены, Механик и так вечно ворчал, что туш на всех не хватает. Впрочем, Слит и сам был рад выбраться. Нет ничего хуже, чем торчать в лазарете, будто уже готов отдать концы.
У выхода Механик сунул ему в руку бутылку с материнским молоком. Слит бы предпочел здоровый кусок непрожаренного мяса, но такая роскошь ему уже давно не светила. Он не знал даже, может ли себе позволить мясо сам Несмертный Джо. В последнее время с едой стало совсем паршиво. Еще тысячи три дней назад ее можно было раздобыть даже в пустыне, если знать, где искать. Слит тогда был подростком: в то время будущих бойцов полураспада еще выпускали из Цитадели. Слит порой на целый день уходил в пустыню, забирался на какой-нибудь холм, смотрел, как выезжают в рейд отряды Несмертного, мечтал, что и сам когда-нибудь будет так же мчаться по пустыне под глухой рев восьмицилиндрового двигателя. Пустыня тогда еще даже не была в полной мере пустыней. То и дело вдоль дороги попадались островки выжженной солнцем травы и колючек. А чуть поодаль от Цитадели, в направлении Свинцовой фермы, можно было наткнуться на иссохшие скрюченные стволы деревьев. Земля под ними была вся изрыта норами: там жили дикие кролики, змеи, можно было даже поймать птицу, если знать, как расставлять силки. Слит знал. Кто-то научил его в детстве, но он уже не помнил, кто. А потом все исчезло, будто и не существовало никогда. Деревья кто-то спилил на костры. Траву, колючки, сухую землю – все занесло песком. Птицы и кролики передохли, остались одни скорпионы и ящерицы. Иногда Слиту казалось, что и деревья, и земля, и кролики со змеями ему только приснились, а на самом деле ничего никогда не было – ничего, кроме песка, солнца и бесконечной дороги в Вальхаллу.
Материнское молоко было еще теплым, жирным и сладким. Слит сделал несколько глотков и поморщился. Он терпеть не мог сладкое, но выбирать не приходилось: в желудке уже резало от голода. Кроме того, его все еще слегка пошатывало, и кружилась голова, но уже не настолько, чтобы обращать на это внимание. Допив, он утер губы и вернул бутылку Механику.
Покинув лазарет, Слит первым делом отправился за краской. Проходя через мастерские, он мельком заметил свое отражение в зеркале заднего вида. Видеть собственную кожу было странно и непривычно: она казалась слишком темной и слишком желтой. Зато рана, не покрытая краской, сразу бросалась в глаза. Кривой разрез, все еще багровый от запекшейся крови, сшитый и закрепленный блестящими скобами, выглядел внушительно и устрашающе. По пути Слит то и дело замечал во взглядах механиков и других бойцов восхищение вперемешку с завистью – и гордо расправлял плечи. Морсов, может, и лживая паскуда, но все же если бы он прикончил того мотоциклиста, то не видать бы Слиту такого шрама.
Едва он поднялся наверх, двое мальчишек тут же притащили ведро краски, а когда разглядели его лицо, остолбенели. В их глазах Слит не без удовольствия прочел неподдельный восторг. Остальные мальчишки, сновавшие туда-сюда, словно маленькие белые муравьи, заметили восхищенные лица своих товарищей, проследили за их взглядами и тоже уставились на Слита. Отдаваясь от каменных стен, по тоннелю пронесся свистящий тихий шепот: «Блеск, блеск…»
Слит криво ухмыльнулся и тяжело опустился на перевернутый ящик у стены. Один из мальчишек тут же протянул ему зеркало и небольшую малярную кисть. Обычно ими красили автомобили, но самые старые, жесткие и колючие годились и для бойцов. Слит еще раз взглянул на свое отражение: незнакомое желтое лицо, густые темные брови, глубоко посаженные глаза, тяжелый подбородок. Слит не помнил этого человека, не знал и ничего не хотел о нем знать. Но стоило первый раз провести кистью от макушки до шеи, как стало легче. От краски рану сильно защипало, но запах глины почему-то успокаивал. Она быстро ссыхалась, ложилась неровно, где-то полупрозрачно, где-то пятнами, так что приходилось долго ее наслаивать, но результат того стоил. Вскоре из зеркала на Слита вновь смотрел боец полураспада, один из лучших гарпунщиков в Цитадели. Сквозь ораву собравшихся вокруг любопытных мальчишек пробились еще двое: один – с канистрой машинного масла, а второй – с жестяной банкой черного порошка. Слит понятия не имел, откуда он берется, знал только, что его находят где-то в подземельях под цитаделью. Первый мальчишка плеснул ему на руку масла. У второго Слит зачерпнул из банки горсть порошка, закрыл глаза и с наслаждением провел ладонью по лбу, растирая жирную черную мазь, упоительно пахнущую теплыми внутренностями автомобиля. Он словно возродился из пепла: живее, сильнее и яростнее, чем когда бы то ни было. Хотелось одного – подготовить боевые гарпуны, зарядить пистолеты, под завязку залить баки и отправиться в рейд на Дорогу ярости, чтобы мчаться, мчаться, мчаться, пока хватит топлива. Только он, Накс и их тачка – единый механизм, мускулы, душа и ревущий форсированный движок.
Закончив, Слит потрепал стоявшего ближе всего мальчишку по бритой голове и поднялся. Щеку все еще щипало, высыхающая глина стягивала кожу, но это была сущая мелочь по сравнению с главным: он вновь обрел себя, вновь стал тем, кем ему и положено быть.
- Восемь цилиндров! – выдохнул он и скрестил пальцы над головой.
Мальчишки мгновенно повторили его жест, а когда Слит развернулся и направился к выходу, ему вслед раздалось сухое шуршание голосов: «Восемь цилиндров, восемь цилиндров…» Они станут хорошими бойцами. Преданными.
Оставалось только одно – найти Морсова. Слит сам не заметил, как сжал кулаки. Бойцы полураспада должны быть верными и честными. Злило не то, что Морсов наврал военачальникам и попал в экипаж Фуриосы, а то, что он обманул команду. Предателей Слит не выносил.
Найти Морсова оказалось проще простого: тот был на своем обычном месте в мастерских, вальяжно растянулся на байке и, судя по всему, наслаждался минутой славы. Вокруг него, возбужденно перешептываясь, столпились бойцы, и Морсов, снисходительно на них поглядывая, небрежно рассказывал о своем подвиге.
Чуть дальше стояла тачка Накса – вся в песке и дорожной пыли, но стекла были тщательно отмыты от крови. Из-под кузова торчали длинные ноги самого Накса. Слит прошел мимо Морсова – за спинами бойцов тот его даже не заметил – и, подойдя к Наксу, легонько пнул его по ноге. Тот возмущенно зашипел и выбрался из-под автомобиля, по пути приложившись обо что-то головой.
- Слит? – увидев его, Накс просиял и вскочил на ноги. Руки у него были по локоть в машинном масле, с него градом лил пот, да и пахло так себе, но к этому было не привыкать. Гораздо больше Слита озадачила радость в его глазах. Накс не умел притворяться и врать.
- Как видишь, Механик отпустил, - буркнул Слит. – Жить буду.
- Больше так не попадайся. Мы войдем во врата Вальхаллы вместе, понял? – Накс ткнул ему в грудь длинным указательным пальцем. – Как и мечтали, водитель и гарпунщик.
- Водитель и гарпунщик, - эхом отозвался Слит. В груди, там, где к нему прикоснулся Накс, почему-то стало тепло, но он не придал этому значения.
Накс тем временем помрачнел и кинул поверх его плеча испепеляющий взгляд на Морсова.
- Вот урод, - сказал он тихим, злым голосом. – С самого утра ничего не делает, все разоряется про ту чертову фуру.
- Трепло, - презрительно бросил Слит. – Пойду поговорю.
Накс как-то странно посмотрел на него, но молча кивнул. Слит развернулся и, сделав несколько шагов, остановился, скрестив руки на груди. Морсов с ухмылкой рассказывал притихшим от благоговения бойцам про первую встречу с Фуриосой.
- С повышением.
Морсов услышал его даже сквозь скрежет подъемников, шум инструментов и гул голосов. Он запнулся на полуслове и удивленно уставился на Слита, словно вовсе не ожидал его увидеть. Другие бойцы тоже обернулись на его голос и замерли. Кто-то восхищенно присвистнул: «Блеск...»
- Слит, - самообладание вернулось к Морсову мгновенно, он снисходительно окинул Слита взглядом, усмехнулся и слез с мотоцикла. – Я уж думал, ты заглох.
- От этой царапины? – поморщился Слит.
- Зря ты, - Морсов подошел и хлопнул его по плечу. – Выглядит круто, правда. Жаль, что только с одной стороны. А то ты вечно такой мрачный… Улыбка бы тебе не помешала.
Кто-то из бойцов засмеялся, но тут же притих, стоило Слиту на него посмотреть. Было в его глазах что-то такое, из-за чего становилось ясно: шутить с ним не стоит. Накс застыл в напряженном молчании, не сводя глаз с его затылка.
- Да я бы рад, - негромко сказал Слит, и от его голоса даже у Накса по спине пробежал холодок. – Только вот рожа болит. Тот байкер – ловкач, ничего не скажешь. Я теперь понимаю, почему ты его упустил.
Бойцы посмотрели на Слита с нескрываемым удивлением: в своем рассказе Морсов даже не упомянул никакого байкера.
- О чем ты? – Морсов усмехнулся. Он старался вести себя непринужденно, но Слит заметил, что он нервничает. Усмешка вышла натянутой, да и голос подвел.
- О байкере, за которым ты погнался, когда он прострелил парням шины, – как ни в чем не бывало ответил Слит. В окружившей их толпе бойцов пронесся недоуменный шепот.
Глаза Морсова нехорошо блеснули. У него было небольшое преимущество в росте, так что Слиту приходилось смотреть на него снизу вверх, но это не имело никакого значения. Накс тоже дылда – и Слиту это никогда не мешало.
- Какой еще байкер? – Морсов не оставлял попытки сохранить хорошую мину при плохой игре. – Я сразу же поехал за фурой. Это вы с Наксом за ним кинулись.
Накс, который все это время молча стоял в отдалении, наконец не выдержал и бросился на него с кулаками.
- Паскуда! Хватит врать! – он налетел на Морсова сзади и попытался взять его в захват, но тот одним резким движением его сбросил. Накс был высоким, но худым и легким: Морсову, который выглядел так, словно много и регулярно жрал мясо, ничего не стоило повалить его на землю. От боли в спине у Накса вырвался короткий стон.
- Слушай, ты, маленькая дрянь! – прорычал Морсов ему в лицо. – Не лезь, куда не надо!
- Отвали от него! – Слит схватил Морсова за плечо и оттащил от Накса. Повинуясь слепому инстинкту, Накс отполз в сторону. В ушах у него шумело, грудь ходила ходуном. Морсов раздраженно высвободился и поднялся на ноги.
Бойцы вокруг одобрительно зашумели и немного расступились, так что Слит и Морсов оказались в центре круга. Драки в Цитадели были явлением обычным – всем надо было как-то сбрасывать напряжение в перерывах между рейдами, а других способов они не знали. Слит незаметно сжал и разжал кулаки. Раз уж дело шло к драке, надо было прикинуть свои шансы. Слит два дня не ел, и у него страшно болело лицо. В остальном силы были примерно равны. Тем временем Морсов, рисуясь перед остальными бойцами, размял шею и с гадкой ухмылкой взглянул на Накса.
- Защищаешь его, да? – спросил он у Слита. – Понимаю. Чего не сделаешь ради своего водителя…
- Заткнись, - угрожающе прорычал Слит. – Просто заткнись.
В любой другой момент он бы не тратил время на разговоры, а просто надрал бы Морсову задницу, но сейчас ноги у него были ватными, в ушах шумела чужая кровь, а в кулаках не было и половины той силы, что обычно. К тому же дело принимало оборот, на который Слит не рассчитывал. Он лишь хотел показать, кто на самом деле остановил ту фуру – защищать блаженного придурка Накса от пары десятков злых возбужденных парней в его планы не входило.
Какой-то урод в толпе заулюлюкал. Накс неуклюже поднялся с земли и затравленно оглянулся – бойцы ощерились и, как по команде, окинули его оценивающим взглядом. Накс втянул голову в плечи: он, кажется, не совсем понимал, к чему клонит Морсов. А тот все не унимался.
- Хорошенький у тебя мальчик, Слит. И у тебя явно больше шансов ему присунуть, чем у меня – Фуриосе.
Слит не помнил, как набросился на него, но уже через мгновение Морсов лежал на спине, а Слит с упоением бил его по лицу. Лучше этого могла быть только сумасшедшая гонка на Дороге ярости. Морсов, застигнутый врасплох, сначала даже не сопротивлялся, но уже через мгновение, взревев, схватил Слита за руки, одним движением скинул его с себя и навалился сверху.
- Думаешь, ты крутой? – прорычал он Слиту в лицо, брызжа слюной. – Неудачник!
Забыв о боли и усталости, Слит стал извиваться, пытаясь высвободиться, а когда у него ничего не вышло, изо всех сил пнул Морсова коленом в пах. Тот взвыл и отпустил его – Слит тут же вскочил на ноги. Голова закружилась, но виду он не подал. Морсов поднялся. Лицо у него было искажено, глаза яростно блестели. Он снова бросился на Слита и ударил его в солнечное сплетение. Грудь словно сдавило, дышать стало нечем. Слит отчаянно попытался вдохнуть, но Морсов уже взял его шею в захват. В глазах потемнело.
- Не связывайся со мной, понял? – прорычал Морсов ему на ухо. Слит отчаянно дернулся – и тут к нему вернулось зрение, а в легкие вновь вошел воздух. Недолго думая, он укусил Морсова за руку – тот заорал от боли и отпихнул его. Не давая Морсову опомниться, Слит вновь повалил его на спину и несколько раз приложил головой о землю.
- Не связывайся со мной, - повторил Слит. Ловким, незаметным движением он вынул из крепления на левом запястье нож и приставил его к горлу Морсова. Тот тяжело дышал, но заметив, как сверкнуло лезвие, затих и нехотя поднял руки, признавая поражение. Не сводя с него глаз, Слит медленно убрал нож. Затем с мстительным удовольствием два раза ударил Морсова по лицу – раздался сочный хруст – и поднялся на ноги.
- Мне плевать, кто будет ездить на фуре с этой стервой, - процедил он. – Но соврешь еще раз – о Вальхалле забудь. Прирежу, как собаку.
Тут Слит покачнулся – сказался голод – но к нему тут же подскочил Накс и закинул его руку себе на плечо. Бойцы расступились, глядя на Слита с восторгом и уважением, как за пару минут до того смотрели на Морсова. Сам Морсов молча проводил Слита глазами.
- Это было круто! Ты его сделал! – радостно зачастил Накс. Слит устало пихнул его под ребра.
- Да заткнись ты. Я сдохну, если не пожру.
- Черт, прости. Я тебя отведу, - Накс виновато притих, хотя видно было, что его распирает от гордости за своего гарпунщика.
Они почти дошли до поворота, когда Слиту вдруг пришла в голову безумная, больная, восхитительная идея. Он высвободился из рук Накса и обернулся к оставшимся позади бойцам.
- Эй, Морсов! – громко позвал он. – Вообще-то ты прав. Улыбка мне не помешает.
Тот только развел руками. Тогда Слит достал нож и засунул под правую щеку. Стоявший рядом Накс растерянно оцепенел, а бойцы стали радостно скандировать: «Слит! Слит! Слит!»
- Блеск… - одними губами прошептал Накс. В груди у него вспыхнуло чувство, похожее на то, что возникало на Дороге ярости.
Слит сделал глубокий вдох и повернул нож лезвием наружу. На языке появился соленый вкус ржавого железа. Тогда Слит изо всех сил вжал лезвие в щеку и выдернул – криво, наискось, разрезая лицо. Мгновение он не чувствовал ничего – даже левая щека перестала болеть. Пальцы разжались, нож выпал. По щеке что-то потекло.
А потом боль вернулась. Слит коснулся лица и увидел на ладони кровь. Тут его оглушили крики бойцов, и он понял, что на несколько секунд оглох. Они выкрикивали его имя. Так, словно он стоял на пороге Вальхаллы.
- Слит! Слит! Слит!
И он расхохотался.

***

- Вот бешеный, - угрюмо ворчал Механик, во второй раз за сутки зашивая Слиту лицо. – Думаешь, мне больше заняться нечем, как тебя штопать?
Слит в ответ только закатил глаза. Было больно, все лицо пылало. Левая щека онемела, в правой пульсировало. Когда игла входила в кожу, Слит шипел, но не дергался. Все равно больнее, чем со скобами, не будет.
- Хотя, конечно, шрам теперь что надо, - признал Механик. – С одной стороны было бы не так круто.
Самодовольную ухмылку Слит сдержал только благодаря тому, что от малейшего напряжения мышц лицо сводило от дикой боли.
Накс стоял неподалеку, скрестив руки на груди и прислонившись к стене, и молча наблюдал, как Механик зашивает Слиту щеку. На губах у него то и дело появлялась задумчивая улыбка. С той самой минуты, как Слит разрезал себе лицо, Накса не отпускало какое-то странное возбуждение. Оно было похоже на то чувство, которое появлялось, когда он видел Несмертного Джо: смесь восторга, благоговения и страха. Но было еще что-то незнакомое, чего Накс раньше никогда не чувствовал.
Когда Механик закончил, он закрепил нить, хлопнул Слита по плечу и направился к клеткам – проверить кровяные туши. Накс медленно оттолкнулся от стены и подошел к Слиту. Тот молча сверлил его взглядом. На его лице и шее снова не было краски, на груди остались грязные серо-бурые потеки. От вида ран на желтой коже Наксу стало не по себе. Слит вдруг крепко схватил его за запястье.
- Ты никогда меня не предашь, понял? – с видимым усилием прорычал он. Видно было, что каждое слово причиняет ему адскую боль.
- Никогда, - тихо ответил Накс, глядя ему в глаза. Казалось, что под пальцами Слита его запястье вот-вот хрустнет.
- Хорошо, - кивнул тот. – Иначе я тебя убью.
Накс знал, что он не шутит. Драка с Морсовым в очередной раз доказала, что Слит ненавидел предателей. Но Накс, и правда, ни за что бы его не предал.
Слит разжал пальцы, неожиданно осторожно положил ладонь Наксу на шею и притянул его к себе. Они прислонились друг к другу лбами. Накс вдохнул знакомый мускусный запах и закрыл глаза. Если Цитадель была его домом, а Несмертный – отцом, то Слит был его братом. И Накс не знал уз крепче.

@музыка: Imagine Dragons - Friction

@темы: mmfr, gen, fanfiction

---

#6

[1-30] miscellaneous

30

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25
26	27	28	29	30

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		27	(100%)
Всего:		27

@музыка: Radiohead - A Wolf at the Door

@темы: icons

---

#5

[1-40] miscellaneous

40

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25
26	27	28	29	30
31	32	33	34	35
36	37	38	39	40

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		25	(100%)
Всего:		25

@музыка: Lana Del Rey - Diet Mtn Dew

@темы: icons

---

#4

[1-15] miscellaneous
[16-25] shakespeare's globe doctor faustus
[26-40] game of thrones

40

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25
26	27	28	29	30
31	32	33	34	35
36	37	38	39	40

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		32	(100%)
Всего:		32

@музыка: Amatorski - Soldier

@темы: got, icons

---

#3

[1-20] miscellaneous
[21-30] game of thrones

30

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25
26	27	28	29	30

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		26	(100%)
Всего:		26

@музыка: Hooverphonic - Eden

@темы: got, icons

---

#2

[1-30] miscellaneous

30

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25
26	27	28	29	30

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		31	(100%)
Всего:		31

@музыка: I Monster - Heaven Is Inside You

@темы: icons

---

#1

[1-25] miscellaneous

25

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10
11	12	13	14	15
16	17	18	19	20
21	22	23	24	25

Вопрос: сказать спасибо

1. спасибо		20	(100%)
Всего:		20

@музыка: Globus - Mighty Rivers Run

@темы: icons

---

Это ли не прекрасно, Бофур|Кили, Фили|Кили, G

Название: Это ли не прекрасно
Автор: Шалот
Бета:  Amergin
Фэндом: The Hobbit
Пейринг: Бофур|Кили, Фили|Кили
Рейтинг: G
Жанр: angst
Размер: мини
Предупреждения: никаких

...

Путники уходили по извилистой тропе все дальше в Лихолесье, оставляя за спиной милю за милей. Мглистые горы давно остались позади: их заслонили столетние деревья, высившиеся, словно армия великанов, а в вышине, точно сплетенные пальцы, сомкнулись их тяжелые ветви. Густая темно-зеленая листва почти не пропускала солнечный свет, и оттого лес, укрытый неподвижной синей тенью, казался неживым. Кое-где сквозь кроны пробивался луч солнца, но его едва хватало, чтобы осветить даже небольшую лужайку. Переливчато журчал серебряный ручей, извивавшийся по камням вдоль тропы, а вдалеке иногда раздавался пронзительный крик хищной птицы, оставляя за собой дрожащее эхо, и в сонной тишине леса эти звуки, казавшиеся оглушительно громкими, заставляли усталых путников вздрагивать. Окруживший их со всех сторон древний лес крепко спал, и ему снились дурные, тревожные сны.
Время от времени, когда дорога заводила путников на небольшой холм, а стволы деревьев позади чуть расступались, Кили оглядывался и, прищурившись, все еще мог разглядеть в дали закутанные туманом сизые отроги, заснеженный хребет, подпирающий низкое свинцовое небо, и острые вершины, пронзающие седые облака. Хотя издалека Мглистые горы и не выглядели зловеще, это было опасное место, и отряду Торина Дубощита несказанно повезло выбраться оттуда невредимыми, отделавшись ушибами и царапинами. Впрочем, гоблины, от которых путникам пришлось отбиваться, были далеко не главной угрозой, подстерегавшей отчаянных безумцев, рискнувших проникнуть в бесконечный лабиринт древних шахт. Кили с детства знал из песен и легенд, что там, в недрах Казад-Дума – когда-то величайшего из известных королевств гномов, пришедшего теперь в запустение – поселился ужас, не знавший себе подобных. Веками гномы называли его «проклятье Дурина», но вряд ли можно было на самом деле найти подходящее имя злу, отравлявшему сердце Мглистых гор. Кили не представлял, кто или что обитает в заброшенных чертогах Казад-Дума, но, шагая по тропе, ведущей все дальше в Лихолесье, он чувствовал непривычную тоску и, стараясь не выдать своих мыслей ни словом, ни взглядом, думал о том, что, вернись он в Мглистые горы, на душе, наверное, стало бы легче. Бескрайний вековечный лес душил его, а нехоженые тропы, заросшие высокой травой, и причудливо искривленные деревья, покрытые сине-зеленым мхом и похожие в сумерках на диковинных чудовищ, пугали куда больше, чем все неведомое зло, скрытое во мраке горных шахт. Но Кили не позволял ни единой жалобе сорваться с сухих обветренных губ и только молча шагал вперед, следуя за остальными, до скрежета сжав зубы и вцепившись побелевшими пальцами в рукоять висевшего на поясе меча.
Впрочем, кое-что вселяло в его сердце еще большую тревогу, нежели уродливые очертания и зловещая тишина таинственных дебрей Лихолесья. То была смутная тень Одинокой Горы посреди выжженной пустоши, призрак прошлого и предвестник будущего – но какое будущее она сулила? Гора манила обещанием невиданной награды: в ее больном и оскверненном чреве все еще покоились немыслимые богатства, и Кили порой часами не мог отделаться от докучных мыслей о золотых жилах, пронизывающих скалу, и сиянии алмазов, чистых как слеза и твердых как гранит. Он думал, конечно, и об Аркенстоне. Засыпая, он, бывало, подолгу смотрел сквозь шелестящую листву, как в высоком черном небе появляются холодные звезды, и пытался представить себе величайшее сокровище его народа. Иногда он даже видел Аркенстон во сне: с благоговением и почти священным трепетом держал его на ладони и смотрел, не в силах оторваться, как мерцают в его прозрачной глубине серебристые прожилки, любовался на отблески его граней, подобные лунному свету, отраженному в прозрачных водах чистейшего из озер. Но эти сны то и дело сменялись другими, в которые с грохотом и треском врывалось ослепительное пламя, уничтожающее все на своем пути и не оставляющее позади ничего, кроме мертвой опаленной земли, покрытой слоем седого пепла. Ужас тисками сковывал Кили сердце, и на границе между сном и явью ему иногда мерещилось, что он задыхается, потому что на грудь ему давит холодная плита – уж не могильная ли? Тогда он резко садился, вырывая себя из жуткого сна, и, вздрагивая, долго пытался отдышаться, но мерзлый ночной воздух никак не шел в легкие, и от болезненного осознания собственной трусости, недостойной потомка Дурина, Кили хотелось спрятать лицо в ладонях и горько, мучительно завыть.
Успокоить его в эти минуты мог только Фили, который мгновенно просыпался, стоило Кили вскочить посреди ночи, испуганно хлопая глазами. Вздумай Фили утешать брата, Кили бы, наверное, не задумываясь, его ударил, но он лишь молча придвигался ближе и, достав из потрепанного кожаного чехла старую латунную трубку, принимался набивать ее крепким табаком. Потом он не спеша раскуривал ее и без лишних слов протягивал брату, а тот бросал на Фили короткий благодарный взгляд и забирал трубку из его рук. Отчего-то именно ощущение под пальцами согретой в ладонях Фили старой меди возвращало Кили в действительность, заставляло тревожные образы из его сна рассеяться без остатка, как растворяются на рассвете клочки тумана. Не говоря ни слова, чтобы не разбудить остальных, братья курили, передавая трубку друг другу, и уже скоро Кили забывал все свои страхи. Ни безмолвный мрачный лес, ни сухое дыхание огня, ни призрачная тень огромных кожистых крыльев, заслонившая солнце, не смогли бы заставить его свернуть с пути, когда рядом был его брат. Фили, может быть, сам того не осознавая, каждым своим взглядом и прикосновением вселял в его сердце отвагу и доблесть, и в глубине души Кили понимал, что свет, который Фили видел в нем, был на самом деле его собственным светом.
Днем они никогда не говорили о том, что произошло. Кили делал вид, что и не было вовсе никаких кошмаров, а Фили не задавал вопросов. Лишь время от времени Кили позволял себе на миг обернуться к шагающему чуть позади брату, и, когда тот улыбался – так тепло, как умел только он один – все вставало на свои места. Лес больше не казался враждебным или больным, давешние страхи исчезали, будто их и не было, и Кили уверенно шел вперед, чувствуя за спиной надежную тяжесть верного лука и колчана со стрелами.
Вот только по вечерам, когда лес погружался во тьму, их отряд останавливался на привал, и Глоин разводил огонь, и тогда по примятой траве вновь скользили вытянутые дрожащие тени, а из лесной чащи доносились зловещие шелестящие звуки. И забытые было за день тревоги возвращались вновь – и мучили с каждым днем все сильнее.
В Эред Луин Кили никогда не слыл трусом. Он не боялся темноты – но мгла Лихолесья разительно отличался от того загадочного щедрого мрака, что звал гномов все глубже и глубже в недра гор. О нет, в этих местах тьма была колдовской, холодной, жуткой, такая тьма не сулит устроившемуся на ночлег путнику ничего хорошего. Кили не боялся и леса – но его не покидало жуткое ощущение, что Лихолесье живое, что оно дремлет и дышит, и наблюдает за ними украдкой из-под смеженных век. Кили слышал от Балина, что раньше эти места звались Великим Зеленолесьем. Что ж, в таком случае, новое имя было дано им не зря – и очень метко.
Уже много дней провел их отряд, бредя по заброшенной тропе, и Кили стал замечать, что остальные гномы тоже выглядят подавленными. Лес вселял в них нерешительность, будил их потаенные страхи и против воли внушал тревожные мысли. Притихнув, они шли вперед, за Торином, который и сам потемнел лицом и стал еще угрюмее, чем обычно. Кили знал, что для Короля-В-Изгнании эта дорога шла только в одном направлении: вперед, на восток, к Эребору, и никогда – назад. Одно только упрямство да еще непомерная гордость помешали бы ему свернуть с нее, даже захоти он этого, а потому никто не решался заговорить о том, чтобы найти другой путь через лес или даже обогнуть его. Порой Кили думал, что они могли бы направиться на север, к истоку Лесной реки, а затем пройти по отрогам Эред Митрин, но потом вспомнил, что неподалеку от тех мест находится гора Гундабад, представляющая для них едва ли меньшую опасность, чем неведомое пока еще зло Лихолесья. А потому, не ропща и не говоря ни слова, он, по примеру других, следовал по тому пути, которым вел их Торин. В конце концов, Лихолесье не бесконечно: рано или поздно они должны будут наконец достичь его восточных окраин, спуститься к зеленым берегам реки Быстротечной – а там до Одинокой Горы будет уже рукой подать.
Утешая и ободряя себя этой мыслью, путники, не оглядываясь, шли вперед вдоль быстрых ручьев, оставляли позади зеленые холмы и темные мглистые овраги, брели мимо небольших лесных озер, с водой черной, точно уголь, и поваленных деревьев, огромных, как колонны королевских чертогов в Эред Луин.
Был прохладный безветренный вечер, когда гномы, уставшие и обессиленные от голода, остановились на привал на небольшой поляне, поросшей старыми раскидистыми дубами и вязами и прикрытой с севера небольшим холмом. У его подножия из-под земли бил родник с холодной и чистой водой, которая после долгого дня пути казалась сладкой, как мед. Напившись вдоволь, путники поспешили наполнить фляги и принялись разбивать лагерь на ночлег. Было совсем тихо: не слышно было ни шелеста листьев, ни шороха травы, и тишину помимо их собственных хриплых голосов нарушал лишь треск сухих веток, которые Глоин ломал для костра.
Племянники Торина устроились чуть поодаль от остальных, у большого серого валуна, кое-где заросшего темно-зеленым мхом. Фили принялся расстилать на земле их засаленные походные плащи, а Кили, остановившись рядом, с тяжелым вздохом скинул с плеча охотничью сумку, в которой тащил троих подстреленных днем кроликов.
- Вот проклятье! – выругался он. – Смотри, я весь измарался…
Темно-алая кровь, пропитавшая сумку, запачкала ему край кожаной накидки и залила всю правую штанину. Не подумав, Кили схватился за еще сырой подол – и тут же с отвращением отдернул перепачканную в крови ладонь. В нос ему ударил затхлый, приторно-кислый рудный смрад.
- Иди, отмойся поскорее, - посоветовал ему Фили, кивнув в сторону струившегося по камням ручья. – Потом застынет – уже ничем не ототрешь… И не трогай ты лицо, болван, у тебя же вся рука в юшке, забыл?
Кили, потянувшийся было почесать нос, быстро отвел руку и хмуро посмотрел на добродушно усмехнувшегося в усы брата. Подняв с земли тяжелую сумку, он оставил Фили обустраивать им место для ночлега, а сам направился к роднику, возле которого Глоин уже вовсю стучал огнивом, высекая кресалом из кремня снопы ярко-желтых искр. Наконец, сложенные рядом ветки вспыхнули и загорелись, и костер весело затрещал, а Глоин, кряхтя, поднялся на ноги.
- Теперь неплохо бы и мяса поджарить… Что там у нас есть?
- Вот, - подошедший к нему Кили бросил сумку на землю рядом с костром. – Немного, но все-таки. Здесь трое, а еще двоих я отдал Ори.
Молодой гном уже спешил к ним, и, к своему неподдельному удивлению, Кили не заметил на его одежде ни одного бурого пятна. Оказалось, что, в отличие от него самого, смышленый Ори догадался завязать кроликов в узел, а тот прицепить на длинную палку, которую он все это время нес на плече. Мысленно обругав себя, Кили развернулся и зашагал к роднику, у которого стащил накидку и, небрежно бросив ее на камни, присел на корточки. Смыв кровь с ладоней, он принялся отстирывать ее с подола накидки и со штанины, что было сложнее: стирать-то приходилось прямо на себе, а ключевая вода была такой холодной, что очень скоро от нее стало сводить пальцы.
Кое-как отмывшись и напоследок плеснув водой в лицо, Кили вернулся к остальным. Вокруг разгоревшегося костра, над которым был подвешен большой походный котелок, суетился Бомбур с деревянной ложкой в руке. Неподалеку на бревне под старым вязом сидели Бофур и Нори и невозмутимо свежевали кроликов охотничьими ножами, а прямо над их головами к низкой ветви были привязаны тетерева, подстреленные Торином. У обоих гномов были до локтей засучены рукава, а ладони с обеих сторон были красными от крови. Кили не впервой было видеть, как с убитого зверя сдирают шкуру, но, когда Бофур принялся умело и быстро потрошить кролика, он предпочел отвернуться. Одно дело метко выстрелить, и совсем другое – копаться потом в смрадной склизкой требухе.
Прошло еще около часа, прежде чем они смогли, наконец, разойтись с мисками по своему маленькому лагерю и поесть. Конечно, для тринадцати взрослых гномов и одного хоббита с хорошим аппетитом еды было совсем немного, но, в конце концов, чувство голода можно было заглушить и крепким табаком – гораздо ценнее была возможность просто растянуться на земле и дать отдохнуть ноющим ногам. Этим Кили и занялся, едва расправившись с мясной похлебкой.
В этот вечер, как с недавних пор и повелось, изнуренные, а оттого мрачные и сердитые гномы почти не разговаривали друг с другом. Разбредясь по поляне, они угрюмо занимались каждый своим делом. Кто-то уже спал, укрывшись краем плаща, а остальные, кто как мог, коротали время. Ори почти в полной темноте строчил что-то в дневнике, второпях сажая кляксы и пачкая пальцы чернилами. Хмурый Двалин натачивал топоры, и резкий визгливый звук, похожий то ли на крик птицы, то ли на свист ветра, глухо отдавался в окружавшей их лесной чаще. Нори, как всегда себе на уме, расположился поодаль от своих братьев и, прислонившись спиной к валуну, курил, задумчиво глядя в ясное звездное небо. А Фили, который еще днем заметил в стороне от тропы рощицу с дикими яблонями и набил полный мешок фруктов, теперь довольно хрустел ими.
- Эй, братец, - позвал он Кили, достав из холщового мешка мелкое темно-красное яблоко. – Будешь? Они кислые, совсем как ты любишь.
С благодарностью посмотрев на брата, Кили улыбнулся, забрал протянутое яблоко и сразу откусил почти половину. Кислый, чуть вяжущий зубы сок потек у него по подбородку, и он, громко шмыгнув носом, с присущей ему непосредственностью просто утерся рукавом рубахи. Фили незаметно посмотрел на него, пряча незлобивую усмешку, но ничего не сказал, а уже в следующий миг над поляной раздался низкий голос Торина
- Бофур, - позвал тот. – Ты первый в дозоре.
Мало-помалу, все они улеглись спать. Бофур расположился у костра: у его ног лежали заготовленные сухие поленья, которые он изредка подкидывал в огонь, не давая тому погаснуть. Дрожащее рыжее пламя освещало его лицо неровным теплым светом.
Ночь становилась холоднее, от стылого воздуха то и дело бросало в дрожь, и потому Кили, лежавший рядом с братом у большого мшистого валуна, зябко кутался в потрепанный плащ. Фили уснул почти мгновенно, а вот к нему сон не шел. Он беспокойно ворочался, изо всех сил стараясь не обращать внимания на гудящие ноги и ноющую спину. Гномы – сильный и выносливый народ, но тяготы долгого пути сказались и на них: каждый день они преодолевали огромные расстояния, неся на себе поклажу, которую не утащил бы ни один эльф или человек, и многим их хребты наконец напомнили о том, что и для гномов существует грань, которую им не преодолеть.
Мучаясь от ломоты во всем теле, лишь слегка притупленной табаком и парой глотков эля, Кили, в конце концов, устроился на спине, подложив под голову свернутую сменную рубаху, и стал по своему обыкновению разглядывать звезды. Одна, с западного края небосвода, сияла особенно ярко, чем напомнила Кили об Аркенстоне, похороненном в истерзанных драконьим огнем недрах Одинокой Горы. Так, одна за другой, мысли о неведомом будущем вернулись к нему вновь, и Кили поежился – но теперь уже не от ночной прохлады, а от гадкого трусливого холодка, поползшего вверх по позвоночнику. Сердясь на самого себя за малодушие, Кили попытался было отрешиться от тревожных мыслей, но все его старания пошли прахом. В тишине и темноте лихолесской ночи в одиночку избавиться от страха у него не получалось, а зазря будить Фили он не хотел: брат, наверное, и так уже в душе считает его трусом и слабаком. Эта мысль слегка отрезвляла, и Кили решил, что ему просто нужно прогуляться по поляне и выбросить все глупости из головы.
Откинув плащ, он поднялся на ноги. Поляна затихла, и если бы не потрескивание костра, тишина казалась бы неживой. Глаза Кили давно привыкли к темноте, а потому он сразу разглядел, что остальные члены отряда крепко спали. Спал, без сомнения, даже Торин, положив одну ладонь на живот, а во второй крепко сжав рукоять меча.
Обхватив себя руками и шаркая тяжелыми сапогами по примятой траве, Кили побрел к костру, манившему теплом и мягким оранжевым светом. Усевшись напротив Бофура, он увидел, что тот держал в руках небольшой брусок наспех обструганного дерева, из которого коротким острым ножом вырезал какую-то фигурку.
- Не спится? – сочувственно спросил Бофур, и Кили кивнул. – Мне тоже в этих местах не по себе. Уж не знаю, что именно не так, но, кажется, здесь творится настоящая чертовщина. Никак не возьму в толк – как только отсюда последние эльфы не сбежали…
Кили фыркнул, и Бофур улыбнулся в ответ. Вокруг его добрых темных глаз обозначились веселые морщинки. Они нравились Кили, и в этом не было ничего удивительного: точно такие же – только намного тоньше – были у его брата. Правда, чтобы разглядеть их, нужно было придвинуться к Фили очень близко и смотреть очень внимательно, так что, возможно, Кили был единственным, кто вообще знал, что они там есть – расходятся тонкими лучиками от смешливых голубых глаз.
Бофур отложил брусок и нож и, пошарив у себя за пазухой, вытащил старую походную флягу и протянул ее Кили.
- Хочешь отхлебнуть? Добрый эль, крепкий, такой мало где умеют варить. Я давно им запасся, берегу для особых случаев.
- Разве сейчас особый случай? – удивился Кили.
- Вполне, - уверенно кивнул Бофур. – Выглядишь препаршиво, Твое Высочество.
Кили прыснул. Он давно уже не видел своего отражения в зеркале – только в бегущей воде ручьев и рек – но мог себе представить свою кислую мину, отчего ему невольно стало смешно. Он взял у Бофура флягу и сделал пару глотков. Эль и впрямь был отличный: прохладный, в меру горький, со слабым привкусом сладковатого солода.
- Спасибо, - искренне поблагодарил он, и Бофур тепло улыбнулся в ответ.
Они долго сидели у костра. Бофур вновь занялся деревянной фигуркой, а Кили молча наблюдал, как с каждой срезанной стружкой бесформенный брусок обретает очертания крепкого коренастого гнома в панцирном доспехе. Пальцы Бофура были куда толще и грубее, чем у самого Кили, и тем более странно и удивительно было смотреть, как ловко и умело управляются они с ножом, заставляя его поворачиваться именно так, как это нужно, чтобы вырезать очередную мелкую деталь вроде наручей или узора на шлеме. Когда-то Кили тоже пытался обучиться резьбе по дереву, но она давалась ему куда хуже, чем работа с металлом. На первый взгляд кажется, что металл прочнее и тверже, но, расплавившись в жаре кузничной печи, он становится податливым и принимает любую форму, которую придает ему кузнец. Дерево же всегда остается твердым, оно не терпит хитростей и уловок, подобно металлу, но напротив – требует точной работы, потому что исправить ошибку мастеру уже не удастся. Сам Кили, как ни старался, так и не сумел овладеть искусством резьбы, и поэтому теперь зачарованно смотрел, как в умелых руках Бофура из куска дерева постепенно рождается маленький деревянный воин, немного похожий на тех, с которыми они с Фили так любили играть в детстве.
- И все-таки, парень, - неожиданно заговорил Бофур, не поднимая глаз от игрушки. – Ты в последнее время сам не свой. Я тебя прямо не узнаю.
От такой бесхитростной откровенности Кили похолодел и на мгновение лишился дара речи. Неужели у него и впрямь все на лице написано? Что тогда, должно быть, думает о нем Фили… и Торин.
- Все в порядке, - соврал он, усилием растянув губы в подобии беспечной улыбки. – С чего ты взял?
Бофур коротко взглянул на него исподлобья, усмехнулся и покачал головой.
- Ты храбрый парнишка, Кили, - вдруг негромко сказал он, усердно трудясь над причудливым узором по краю деревянного щита. – И мы все это знаем. Не бойся, здесь никто не считает тебя трусом. Тот чудак Радагаст был прав: в этом треклятом лесу и правда что-то происходит, мы все это чувствуем.
- И вовсе я не боюсь, - упрямо пробормотал Кили, хмуро глядя, как на землю у ног Бофура падают тонкие стружки.
- Брось, мы все боимся, - беспечно ответил тот и, немного понизив голос, добавил: – Здесь даже старине Двалину не по себе, уж поверь.
Потом он на какое-то время замолчал, потому что все его внимание было сосредоточено на деревянном воине. Покончив с узором на щите, он принялся за саму фигурку, кончиком ножа вырезая на ней контуры доспехов. Со стороны это было похоже на волшебство, потому что ножом Бофур орудовал так легко, словно тот не встречал никакого сопротивления и входил в дерево, как в растопленное масло.
А Кили, тем временем, никак не мог выбросить из головы его слова и размышлял, чего в них на самом деле было больше – простодушия или мудрости. Удивительно, но после них на душе почему-то сразу стало легче, и Кили показалось, что у него гора с плеч свалилась. Даже если Бофур немного лукавил насчет остальных членов отряда, он, тем не менее, явно был согласен, что в лесу творится что-то странное, а это значило, что Кили не мерещились все эти жуткие тени – а если даже и мерещились, то, по крайней мере, не ему одному.
Бофур сам прервал его раздумья, когда на минуту оторвался от игрушки, чтобы подбросить в костер новых поленьев.
- Знаешь, Кили, мне кажется, ты здорово повзрослел с тех пор, как мы отправились в этот поход, - искренне сказал он, палкой вороша раскаленные угли. – Еще весной тебе все было нипочем, а теперь – видел бы ты себя! Боюсь, если ты и дальше будешь ходить с таким грозным видом, то у тебя на лбу, чего доброго, морщина проляжет, как у дядюшки.
Кили тихонько рассмеялся. Каждое слово Бофура попадало точно в цель, как метко выпущенная стрела. И как только ему удавалось столь проницательно говорить о столь серьезных вещах, одновременно не теряя своей обычной веселости?
- Если честно, я, кажется, и правда понимаю теперь, почему Торин не хотел брать нас с Фили в поход, - признался Кили, отсмеявшись и посерьезнев.
Невесело усмехнувшись, Бофур кивнул, а Кили, спохватившись, добавил:
- Я не имел в виду, что хочу повернуть назад, я просто… - он запнулся всего на миг, споткнулся на собственных словах, и вдруг заговорил быстро и очень тихо, не в силах больше держать в себе то, что его мучило: – Понимаешь, оказывается, я и правда не знал, о чем говорил, когда пытался убедить его. И теперь я очень боюсь его разочаровать. Я же сам твердил ему, что я уже не мальчишка. Я просто не могу теперь допустить, чтобы он пожалел, что взял меня с собой.
Бофур, слушавший его очень внимательно, прищурился и задумчиво посмотрел прямо ему в глаза, отчего Кили показалось, что он заглянул в самую его душу.
- Не думаю, чтобы он когда-нибудь пожалел, - негромко сказал Бофур с неожиданно серьезным видом. – Впрочем, не мне рассуждать – это ваши королевские дела.
- Королевские… - рассеянно повторил Кили, глядя, как беснуются красно-желтые языки пламени. – Знаешь, я иногда думаю, что буду делать, если Торин действительно станет Королем-Под-Горой.
- Как что? – улыбнулся Бофур, хитро сверкнув шельмовскими глазами. – Будешь целыми днями возлежать на горе золота, пить вино, принимать почести и выбирать себе невесту.
- Да брось! – отмахнулся Кили. – Ты можешь представить меня принцем Эребора? Я, честно говоря, не могу. Вот Фили – другое дело, он иногда и выглядит и ведет себя совсем как Торин, ты заметил? А я так привык к жизни в Эред Луин, что и представить не могу, как что-то вообще может измениться.
Это была чистая правда – с Бофуром вообще волей-неволей хотелось быть искренним. Когда Кили полгода тому назад упрашивал Торина взять его с собой, то думал о приключениях, об опасностях, о сражениях – словом, обо всем, что угодно, но только не о том, что ждало их всех в конце этого похода. И только когда они отправились в путь, когда столкнулись лицом к лицу с первыми настоящими, а не выдуманными глупым мальчишкой, опасностями, когда он сам впервые пролил кровь в бою – только тогда он задумался, что их ждет. Поначалу его тревожили лишь мысли о драконе, который неожиданно перестал быть просто героем старых историй, оброс плотью и из призрака с неясными очертаниями превратился в живое – и очень опасное – существо. А потом Кили неожиданно для самого себя понял, что счастливый исход их путешествия беспокоит его ничуть не меньше, чем гибель в смертоносном драконьем пламени. Если Торин воцарится в Эреборе, что станет с ним самим? Что он станет делать? Сможет ли он проводить столько же времени с братом, как прежде, в Эред Луин? Все эти вопросы, на которые он не мог найти ответов, не давали ему покоя, и проклятое Лихолесье с его отравленным воздухом только усиливало постоянное чувство тревоги.
- Вот ты, Бофур, - вдруг спросил Кили. – Зачем ты отправился в поход? И что будешь делать после?
- Прости, парень, если я тебя разочарую, - пожал плечами тот, внимательно рассматривая игрушку в дрожащем свете костра. – Я пошел за Торином, потому что рассчитывал получить свою долю. Кайлом с киркою особо не проживешь – да я и не умею зарабатывать. А так, если повезет остаться в живых, отправлюсь потом куда-нибудь еще. Я ведь много где не был, а хотелось бы.
- Что, вот так просто пойдешь, куда глаза глядят? – изумился Кили.
- Ну да.
Над костром ненадолго повисла тишина. Кили все ждал, что Бофур скажет еще что-нибудь, но тот молчал и невозмутимо занимался деревянной фигуркой, выстругивая для маленького воина тяжелый меч. Кили задумался, уставившись на его ловкие руки, и поэтому приглушенный голос Бофура, когда тот снова заговорил, прозвучал неожиданно.
- Представляешь, всю жизнь искать чего-то, но так и не найти, чтобы потом ни с чем не жаль было расставаться – это ли не прекрасно? Но у тебя так не получится. Да и у меня, наверное, тоже.
Кили растерянно поднял на него взгляд. На мгновение ему показалось, что на лице Бофура застыла печаль, но стоило тому улыбнуться – и она тут же сменилась его обычным веселым и беззаботным выражением, а в глазах мелькнула знакомая хитринка. Однако Кили отчего-то был уверен, что та печаль ему вовсе не примерещилась.
Не успел он ничего ответить, как Бофур отложил нож, а получившуюся фигурку протянул ему.
- Вот, возьми. Пусть будет у тебя.
Вблизи деревянный воин понравился Кили еще больше. Детали доспеха, щит, меч, тяжелые сапоги – все это было вырезано так искусно, что Кили поймал себя на мысли, что он как в детстве, затаив дыхание, ждет, когда игрушка оживет в его руках. Восхищенно рассмотрев фигурку со всех сторон, он с благодарностью взглянул на Бофура.
- Совсем как настоящий! – признался он, бережно пряча фигурку за пазуху. – Должно быть, малыши в восторге от твоих игрушек. Если честно, даже странно, что ты не завел семью. Многие дети мечтали бы о таком отце.
- Ну уж нет. Одно дело мастерить безделушки для чужих ребятишек, и совсем другое – заботиться о своих, - вздохнул Бофур. – К тому же, у меня бы вряд ли получилось воспитывать их так же хорошо, как развлекать.
- Но многие ведь и этого не умеют, - возразил Кили. – Да и как знать, что важнее?
- Может, ты и прав, - пожал плечами Бофур и вдруг негромко хохотнул. – Как бы то ни было, я, спасибо братцу, по крайней мере, племянниками не обделен!
Внезапно он широко улыбнулся, посмотрев куда-то поверх плеча Кили. Тот обернулся и увидел, что к ним бредет Фили – немного заспанный, но вовсе не выглядящий усталым, как многие другие члены отряда.
- Почему ты не спишь? – хрипло спросил он Кили, подойдя и положив руку ему на плечо. – Я проснулся – а тебя нет. Уже хотел за меч хвататься.
Кили шутливо закатил глаза, и Фили, усмехнувшись, сел рядом с ним и достал из кармана трубку и кисет с табаком.
- Хочешь, я встану в дозор вместо тебя? – вдруг спросил он Бофура, и тот пожал плечами.
- Как знаешь, парень. Но буду тебе признателен. Честно говоря, я порядком устал.
Он тяжело поднялся, распрямляя затекшие ноги, и, кивнув братьям, собирался было уйти, когда вдруг остановился и хлопнул себя по лбу, словно вспомнил что-то важное.
- Вот болван, чуть не забыл! – и с этими словами он вытащил из-за пазухи ту самую флягу, из которой до этого давал отхлебнуть Кили. – Вот, забирайте. Это в благодарность за возможность поспать.
С удивлением заметив восторженно загоревшиеся глаза брата, Фили забрал у Бофура флягу, и тот направился к противоположному краю поляны, где еще вечером обустроил себе место для ночлега. Фили проводил его задумчивым взглядом.
- Если хочешь, иди спать, - предложил он Кили, раскуривая трубку. – Что бы ни было в этой фляге, обещаю, что без тебя пить не буду.
- Вот еще! Никуда я не пойду, - пробурчал тот. – Я с тобой.
Тогда Фили молча протянул ему трубку, и Кили так же молча принял ее, как будто не было ничего более естественного, чем делить на двоих терпкий дым – ведь они даже дыхание всю жизнь делили на двоих. Кончик трубки, там, где его касались губы Фили, был теплым и немного влажным. Кили затянулся, и как всегда вместе с дымом вдохнул горьковато-кислое дыхание брата.
Несколько минут они молча сидели, соприкасаясь плечами и коленями. Ароматный дым окутывал их, как предрассветный туман, и щекотал ноздри. Кили, у которого уже начали слезиться глаза, жадно затягивался этим дымом и несколько раз пытался выдохнуть его ровным колечком, но у него ничего не получалось. Фили только добродушно посмеивался над ним.
К тому времени, как костер вновь стал постепенно угасать, Кили почти уже перестал думать о разговоре с Бофуром, но стоило ему неловко двинуться, передавая трубку Фили – и он почувствовал, как маленький деревянный воин оттягивает ему внутренний карман. В памяти почему-то тут же всплыли слова Бофура, произнесенные с грустью, которая, как Кили внезапно понял, ему действительно не привиделась.
- Знаешь, - тихо сказал он брату, – Бофур говорит, что счастье в том, чтобы искать и не найти.
- Вот как, - в тон ему отозвался Фили и, свободной рукой подняв с земли палку, слегка потянулся вперед, чтобы поворошить остывающие угли костра и придвинуть в центр новые поленья. – Может, в чем-то он и прав.
Кили задумчиво смотрел, как в углях заплясали красные искорки – и вот уже огонь разгорелся с новой силой, весело затрещал и принялся жадно облизывать нетронутые сухие поленья. Взглянув на посерьезневшее лицо брата, на его нахмуренные брови и поджатые бескровные губы, Кили понял, что Фили о чем-то размышлял.
- Но я думаю иначе, - добавил он со спокойной уверенностью.
- И что же думаешь ты? – тихо спросил Фили, посмотрев на него так, словно ожидал услышать что-то очень важное.
- Я думаю, счастье – это если тебе с самого начала не надо ничего искать, - ответил Кили непривычно серьезным тоном.
Не сводя с него глаз, брат медленно кивнул и добавил:
- Потому что у тебя есть все и даже больше.
После этого они замолчали и за весь вечер больше не сказали друг другу ни слова. Они курили трубку, прихлебывали пряный эль и долго-долго смотрели, как над костром взмывают в воздух красные и золотые искры, кружатся и растворяются с сухим потрескиваньем. Им не было нужды обсуждать то, что было сказано, ведь они как всегда прочитали все друг у друга в глазах. Не было нужды что-то искать и куда-то торопиться. В ту минуту для них имели значение и существовали разве что этот эль, старая латунная трубка, щепотка табака и догорающий костер. А все тревоги, страхи и мысли – о походе, который становился все опаснее день ото дня, о драконе, спящем под Одинокой Горой, и даже об Аркенстоне, возможно, потерянном для них навсегда – можно было с легким сердцем отложить до утра.
И Кили мог бы поклясться, что прекраснее этого и правда не было ничего на свете.

обзорам.

[L]Шалот[/L] <a href="http://shalot.diary.ru/p186881987.htm">пишет</a> фанфик "Это ли не прекрасно" (Бофур|Кили, Фили|Кили, angst, G)

@музыка: Тэленис - Песня о брате

@темы: the hobbit, gen, fanfiction

---

Падать и вновь подниматься, Двалин|Торин, PG

Название: Падать и вновь подниматься
Автор: Шалот
Бета:  Amergin
Фэндом: The Hobbit
Пейринг: Двалин|Торин
Рейтинг: PG
Жанр: angst
Размер: мини
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей

...

Сколько Двалин себя помнит, он всегда был подле Торина – по его правую руку или у него за спиной, защищая в битве – и не может поверить, что когда-то все было иначе. Порой ему кажется, что его жизнь начинается и заканчивается Торином, что до него ничего не было, и кроме него ничего нет, и после него – но Двалину страшно об этом думать – уже никогда ничего не будет.
Они всегда были вместе – и в таверне, в пьяном веселье, и в грохочущем жаре кузницы, и на поле боя – и уже давно ни один из них не в силах представить свою жизнь без другого. Плечом к плечу они противостояли целому миру, полному опасностей и зла, и прошли через испытания, которые, быть может, и не преодолели бы поодиночке. На их долю выпало и унижение изгнания, и горькая радость побед, и бесславное бремя поражений. Они почти не расставались, но если судьба и разделяла на время их дороги, то за мучительной разлукой всегда рано или поздно следовала долгожданная встреча, и с каждым разом их дружба становилась все прочнее, закаляясь будто сталь.
Их связывают узы крови – через далекого предка, короля Наина Второго – но в сражениях, через которые они прошли, прикрывая друг другу спины, их куда сильнее связали узы священного воинского братства. В самой гуще боя они старались держаться вместе, и, если один из них оставался безоружным, второй кидал ему меч, а когда кто-то из них падал, то другой тут же бросался к нему, чтобы своим щитом прикрыть его от града стрел. Каждый из них получил немало ран, предназначавшихся другому – и пролитая кровь связала их прочнее и надежнее, нежели та, что течет в их жилах.
Двалин помнит Торина при Азанулбизаре – да и кто смог бы забыть его, застывшего среди мертвых тел с изрубленной и изрезанной дубовой ветвью в опущенной руке? Однако Двалин помнит эту минуту так ясно, словно та великая и страшная битва была только вчера, помнит ее, как никто другой, быть может, даже лучше, чем его брат Балин. Его память сохранила и пронесла через долгие годы каждую, даже самую незначительную деталь тех далеких событий, и обычно немногословному Двалину порой становится жаль, что ему никогда не хватит красноречия, чтобы описать все, что он помнит.

***

Изможденный и усталый, он брел тогда по почерневшим от залившей их крови камням, еле переставляя ноги и волоча по земле тяжелый топор. Он не знал, жив ли Торин, он не знал даже, жив ли его брат. Одному Махалу известно, сколько времени прошло с тех пор, как их разлучила сметающая все на своем пути волна визжащего, брызжущего слюной и размахивающего мечами орочьего отродья. Тогда Двалину пришлось несладко, и, отчаянно отбиваясь от орков, он потерял из виду их обоих – и Балина, и Торина. Еще никогда Двалину не приходилось никого искать после битвы – и он, должно быть, выл бы от страха, пробираясь между искалеченными телами, если бы у него оставались на это силы. Измученный, он то и дело спотыкался о чьи-то раскинутые руки и ноги, иногда уже не принадлежавшие их владельцам, но упрямо шагал вперед, напряженно вглядываясь в грязные бледные лица тех, кто брел ему навстречу.
Сердце подсказывало ему, что Балин жив, и Двалину очень хотелось в это верить. Наверное, если бы его брат отправился в чертоги Мандоса, он непременно почувствовал бы. Но вот жив ли Торин? Двалин вдруг подумал о том, как утром они с Торином помогали друг другу закрепить наручи перед битвой. Он вспомнил сосредоточенное лицо принца, его нахмуренные брови, твердую решимость в светлых глазах – и от этих воспоминаний страх потерять его усилился.
Последний раз Двалин видел Торина, когда тот сражался с Бледным орком. Впрочем, сначала он услышал его крик.
Отчаянный вопль, полный ужаса, боли и ярости раздался над полем битвы, на мгновение заглушив и рычание Азога, и свист стрел, и лязг мечей. Двалин, который как всегда был поблизости, отшвырнул от себя орка, которого тяжело ранил в плечо своим топором, и, обернувшись, увидел страшную картину. Бледный орк стоял на уступе скалы, поигрывая своей огромной шипастой булавой, и глумливо скалил щербатый рот. У подножия каменного уступа, не замечая ничего вокруг, застыл Торин, обессилено опустив не только меч, но и щит – а у его ног лежала окровавленная седовласая голова. Голова их короля Трора.
Двалин взвыл не своим голосом и хотел было броситься к Торину, оказавшемуся вдруг совершенно беззащитным посреди ожесточенного сражения – но сразу двое орков напали на него с обеих сторон, и ему волей-неволей пришлось отбиваться от них. Не глядя вокруг, Двалин прорубал себе путь топором, думая только об одном: он должен был успеть, он должен был закрыть Торина собой. А тем временем Азог, все с той же безобразной ухмылкой, поудобнее перехватил рукоять булавы и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Взревев, Двалин еще усерднее принялся наносить рубящие удары направо и налево, но орков было столько, что как бы яростно он ни бился, он едва ли приблизился к Торину больше, чем на дюжину шагов. В те мгновения время вдруг стало стоить больше всего золота и всех алмазов Эребора – но оно утекало сквозь пальцы, и Двалин боялся, что скоро его не останется совсем, как не осталось больше у его народа ни одного драгоценного камня из Одинокой Горы.
Прямо на Двалина из толпы выскочил очередной орк, и гном, не задумываясь, ударил его в грудь топором. Орк тяжело осел, и поверх его омерзительной головы Двалин увидел, что на пути у него никого не было. Он хотел было броситься к Торину со всех ног – но лезвие его топора как назло застряло в орочьих доспехах. Двалин с досадой и отвращением пнул повалившегося на землю орка и огляделся в поисках другого оружия, но вокруг на беду не было ни одного брошенного меча. Взревев, Двалин ухватился за рукоять топора, уперся ногой в тело мертвого орка и дернул, что есть сил. Топор, застрявший, видимо, не просто в доспехах, но в самих ребрах твари, подался не сразу, и когда Двалин, наконец, выпрямился, то понял, что было поздно.
Азог с хриплым рычанием бросился на Торина, размахнувшись булавой. Лишь в самый последний миг, когда на него уже был готов обрушиться страшной силы удар, Торин, наконец, вышел из оцепенения и успел поднять щит, который Азог тут же выбил у него из рук. Чей-то отчаянный крик оглушил Двалина – он так и не понял, что это кричал он сам, в ужасе глядя, как очередной удар лишил Торина и меча – удар столь сокрушительный, что принц упал на спину и покатился по камням.
Не помня себя от страха, Двалин кинулся к нему, расталкивая попадающихся ему на пути орков, но Азог оказался быстрее. Сквозь кровавую пелену перед глазами, Двалин увидел его рассеченную застарелыми шрамами спину: Бледный орк возвышался над Торином, занеся над головой свою чудовищную булаву. Корчась от боли, принц вслепую шарил по земле, пытаясь дотянуться хоть до какого-нибудь оружия, а увидев над собой огромного орка, мучительно застонал, тщетно силясь подняться.
В тот самый миг, когда орк с ревом обрушил на него булаву, Торин вдруг поднял над собой огромную дубовую ветвь, заслоняясь от удара. У Двалина от ужаса замерло сердце: он был уверен, что сейчас раздастся глухой треск разрубленного дерева, и булава тяжело опустится прямо Торину на грудь – но этого не случилось. Ветвь устояла – один раз, а затем и второй, и третий. Азог яростно взревел и размахнулся изо всех сил, но случилось чудо: Торин нашел рядом с собой меч и, размахнувшись, отрубил Азогу его левую руку.
Брызнула черная орочья кровь – и отчаянный, леденящий душу вопль разнесся по всей долине. Азог рухнул на колени, нянча истекающий вязкой кровью обрубок руки и с ненавистью глядя на Торина своими злыми раскосыми глазами, помутневшими от невыносимой боли. Торин медленно поднялся и уже занес меч, чтобы нанести решающий удар, когда предводителя орков вдруг со всех сторон окружили его собратья и, подхватив под руки, в спешке потащили к Восточным Вратам. Обезумев от страшных мук, тот рычал и вырывался, проклиная Торина и весь его род и клянясь отомстить.
Когда Двалину, наконец, удалось прорваться к Торину сквозь толпу, тот стоял у подножия уступа, морщась от боли в ушибленной спине, с окровавленным мечом в опущенной руке, и, не отрываясь, смотрел на темнеющие в скале Врата, похожие на оскаленную пасть голодного хищного зверя.
- Отец… - пробормотал он, обернувшись к Двалину. – Нужно найти отца…
Они тогда еще не знали, что Траин, увидев отрубленную голову Трора, испытал столь невыносимые страдания, что рассудок его помутился. Боль потери была так огромна, что заполнила собой все его существо, а образ отсеченной головы отца затмил все прочие мысли. С протяжным горестным воем наследный принц Эребора ринулся в самое пекло битвы. Должно быть, там он и сгинул, безутешный сын короля Трора, а если и выжил каким-то чудом, то после его уже никто не видел – а потому Торину пришлось вести осиротевшие и обезглавленные войска самому.
Двалин не знал, как Торину удалось воодушевить их изрядно поредевшую армию. То ли сыграло свою роль его сражение с Азогом, то ли гномы, потерявшие разом и короля, и наследного принца, устремились за ним только потому, что он был потомком Дурина, а они не хотели в этот страшный день потерять еще одного наследника древнего рода. Как бы то ни было, в тот день в долине Азанулбизар молодой принц стал их королем. Потом, в мрачных подземельях Эред Луин, далеко на западе, ему на голову возложат венец и нарекут Торином Вторым, Королем-В-Изгнании, но Двалин всегда верил, что сам Махал благословил Торина именно там, в жестоком бою у Восточных Врат Казад-Дума.
Двалин помнил, как Торин призвал их сплотиться и позабыть о страхе, как он первым бросился в атаку, высоко подняв меч – и как вслед за ним с отчаянной отвагой, присущей лишь тем, кому нечего терять, ринулись тысячи гномов. Двалин и сам тогда бежал за ним, стараясь не отстать ни на шаг, и в безрассудном веселье рубил оркам головы. Балин тоже был поблизости – то и дело мелькали неподалеку его рано поседевшие волосы, и их вид как всегда вселял в Двалина уверенности. Страх смерти отступил, будто его и не было – и все они вдруг стали казаться самим себе неуязвимыми.
Они наседали на орков беспощадно, не давая отродью ни единой передышки. В какую-то минуту победа, казалось, была совсем близка – но тут им навстречу устремились новые отряды, которые и оттеснили Двалина назад, разлучив его с Торином и братом.
И вот теперь, когда победа с таким трудом была добыта, он упрямо шел туда, где видел их обоих в последний раз, перешагивая через трупы орков и почтительно огибая тела своих падших собратьев, где это было возможно. Там, где бои были особенно кровавыми, мертвые гномы и орки лежали вперемешку, иногда насаженные вдвоем на одно и то же копье. Повсюду на земле валялись обломки стрел, секиры, мечи и скрамасаксы.
Прямо у Двалина над головой раздался пронзительный птичий крик: это воронье и стервятники уже слетались со всех концов долины, чтобы поживиться мертвечиной. Одна птица опустилась на изувеченное тело молодого гнома, лежавшего в двух шагах от Двалина с обломком копья, застрявшим в груди. Рядом с ней тут же с клекотом приземлилась вторая - и они вместе принялись жадно выклевывать ему глаза. Не в силах смотреть на то, как они оскверняют тело юнца, едва успевшего обзавестись короткой бородой, Двалин закричал и замахал руками, прогоняя птиц. Те с шумом поднялись в воздух и закружили вокруг своей добычи, но стоило Двалину отойти, как они опустились на прежнее место. Шелест сотен крыльев и карканье доносились уже со всех сторон – и ничто не смогло бы тогда остановить это отвратительное птичье пиршество. Двалин все стоял в стороне и смотрел на тело молодого гнома, думая лишь о том, что где-нибудь вот так же может лежать Торин: мертвый, распластанный по земле – а на его тело слетаются птицы.
Он сумел стряхнуть с себя оцепенение, только когда стервятники оставили мертвого гнома в покое, и глазам Двалина предстала страшная картина: искаженное, почти безволосое бледное лицо, залитое кровью из пустых глазниц. В ужасе Двалин отвернулся и поплелся дальше, прочь от этого страшного зрелища, уговаривая себя ни за что не оглядываться. Нет, такое не могло случиться с Торином. Его смерть не может быть такой.
Насилу волоча будто налившиеся свинцом ноги, Двалин поднялся по отлогому уступу – и тут его сердце радостно забилось. Чуть поодаль он увидел Балина. Тот сидел прямо на земле, спиной к нему, грязный и измученный, тяжело опираясь на воткнутое рядом в землю копье – но Двалин узнал его сразу.
Ему вдруг показалось, что он не видел брата целую вечность. Он хотел было крикнуть, позвать его – но вовремя осекся, не решившись нарушить священную тишину, в которую погрузилась вся долина, от края до края. Поэтому он просто молча подошел к Балину и положил руку ему на плечо – а тому не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто стоял у него за спиной.
- Nadad, - прошептал Балин. – Я знал…
- Я тоже, - тихо ответил Двалин и слегка сжал его плечо.
Он, наконец, опустил топор на землю, помог Балину подняться, и какое-то время они просто стояли рядом, вцепившись друг другу в плечи и помогая удержаться на ногах, и смотрели друг другу в глаза. По щекам Балина текли слезы – то ли от невыносимого горя потерять в один день стольких друзей, то ли от счастья увидеть живым хотя бы родного брата. Двалин не любил ни прикосновения, ни объятья, но, когда Балин молча притянул его голову к себе и прижался к его лбу своим, не сказал ни слова.
- Отец, - хрипло проговорил Балин, глотая слезы. – Отец мертв.
Двалин поднял на него полные ужаса глаза.
- К-как?! – выдохнул он, заикаясь. – Нет, что ты такое говоришь…
- Он мертв, - повторил Балин и сильнее сжал плечи брата.
Двалин закрыл глаза и, сцепив зубы до скрежета, долго молчал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что их отца больше нет в живых. Ему казалось, что он ослеп и оглох, и, если бы не утешавший его Балин, не отпускавший его ни на миг, он, наверное, и вовсе сошел бы с ума от горя.
«Какое счастье, - думал он, не осмеливаясь произнести это вслух. – Какое счастье, что у меня остался ты, брат…»
Наконец, он нашел в себе силы отстраниться. Балин, глаза которого успели уже покраснеть от слез, не сводил с него напряженного взгляда, но отпустил его плечи.
- Где он? – севшим голосом спросил Двалин. – Я хочу проститься с ним.
- Не нужно, - покачал головой его брат. – Умоляю тебя, не нужно. Его… его тело уже унесли.
- Я хочу проститься с ним, - упрямо повторил Двалин, исподлобья глядя на брата.
- Я же сказал, нет! – неожиданно резко ответил Балин и тут же, смягчившись, добавил: - Поверь, он бы не хотел, что ты видел его таким. Да и живым ты сейчас нужен больше, чем мертвым.
Услышав эти слова, Двалин словно очнулся от тревожного, дурного предутреннего сна. Его сердце гулко и беспокойно застучало, кровь зашумела в ушах – и слабая надежда зародилась у него в груди.
- Живым? – выдохнул он. – Торин? Он жив? Ты видел его?
- Да, он жив, - устало сказал Балин. – С ним все в порядке. Но вот его брат, Фрерин… Я не знаю, как сказать ему об этом. Двалин, я… боюсь.
- Я сам скажу ему, - ответил Двалин и увидел, что в глазах брата мелькнуло облегчение. Балин молча махнул куда-то в сторону, и Двалин, еще раз несильно хлопнув его по плечу, направился в том направлении, которое указал ему брат.
Солнце медленно клонилось к закату, освещая Азанулбизар зловещим розоватым светом. Кое-где брошенные клинки отбрасывали кровавые отблески. То был ужасный закат: в воздухе то и дело разносились мучительные стоны раненых и гортанный птичий клекот, и пахло железом и смертью. Не останавливаясь, Двалин огляделся – безутешные, убитые горем гномы все бродили среди тел, стараясь отыскать родных и друзей. Двалин знал: они еще долго будут искать их. Когда зайдет солнце, и наступит ночь, и луна осветит все призрачным синим светом, они зажгут факелы, но не вернутся в лагерь и так и будут до самого рассвета траурными тенями скользить по долине.
Двалин не знал, как сказать Торину о смерти его брата, но он готов был разделить с ним всю скорбь, что принесет это страшное известие.
Он нашел Торина сидящим на камне. У его ног лежал меч и дубовая ветвь, вся иссеченная глубокими царапинами. Остекленевшим немигающим взглядом Торин смотрел на долину и, казалось, не заметил подошедшего Двалина.
- Торин, - негромко позвал тот, и принц вздрогнул.
- Ты! – только и сумел выдавить Торин, обернувшись, и, соскочив с камня, привлек старого друга к себе, сжимая в объятьях таких крепких, что у Двалина затрещали кости. Отпустив его, Торин жадными глазами впился в его лицо, словно до этого уже успел смириться с его смертью. Невесело усмехнувшись, он протянул руку и попытался стереть со щеки Двалина кровь и грязь, но те будто въелись в кожу, и Торин оставил свои попытки.
- Я и не чаял увидеть тебя вновь, - хрипло признался он, наконец. – Я боялся, что ты погиб в той бойне.
Сказав это, он покачал головой, словно все еще не мог поверить, что Махал, в своей щедрости, позволил им свидеться вновь.
Двалин смотрел на него – изможденного, измазанного своей и чужой кровью, но живого – и не знал, как найти в себе силы сказать ему о смерти Фрерина. Он вовсе не чувствовал, что готов был это сделать, но и тянуть с этим он не мог – слишком тяжело было в одиночку нести на своих плечах всю ту невыносимую боль, что причиняла эта весть.
- Торин, послушай, - тихо сказал он. – Твой брат… Фрерин погиб.
Торин с тихим, едва слышным стоном пошатнулся, словно в грудь ему вонзилась стрела, но Двалин схватил его за плечо, не давая упасть, и осторожно помог сесть. Лицо Торина исказилось, а глаза вдруг стали совершенно пустыми. Двалин разделял его страдания – только круглые сироты в этой битве не лишились кого-то из близких – и все же горе Торина, потерявшего почти всю свою семью, не могло сравниться ни с чьим иным. Двалин понимал, что он и сам в какой-то мере причинил Торину боль, принеся ему эту последнюю, самую горькую весть, которую Торин, быть может, больше всего и боялся услышать. Глядя на принца, уставившегося куда-то вдаль, Двалин чувствовал к самому себе отвращение и мысленно проклинал себя за то, что вообще вызывался поговорить с Торином о смерти его брата.
- Мне следовало догадаться, - пробормотал Торин, все так же глядя поверх тысяч мертвых тел. – В какой-то момент я это почувствовал… знаешь, прямо вот здесь…
Он неопределенно мазнул ослабевшей рукой по груди и снова затих.
Они провели так долгое время: Торин ушел в себя, пытаясь то ли представить лицо брата, то ли воскресить в памяти его голос, а Двалин просто стоял рядом, опустив руку на его плечо. Под косыми лучами солнца тени заметно удлинились, а сам плоский солнечный диск висел прямо над горизонтом, пылая, будто золотой.
Наконец, Торин, немного придя в себя, выпрямился и решительно поднял с земли меч и дубовую ветвь.
- Не время предаваться скорби, - произнес он тихим, но твердым голосом. – Иди в лагерь и передай тем, у кого остались силы, чтобы вернулись и помогли раненым. Потом пусть соберут оружие и доспехи. А потом… потом надо решить, что делать с погибшими.
Он посмотрел на Двалина, и тот увидел в его вновь заблестевших глазах ту самую несгибаемую величественную силу древнего рода, которая горела в них, когда Торин во главе войска бросился на орков. Двалин уже знал: этой силы хватит на то, чтобы пережить эту ужасную ночь, хватит, чтобы повести их всех вперед, прочь из этих проклятых земель.
Он коротко кивнул и повернулся было, чтобы идти исполнять приказ, как вдруг его остановил приглушенный голос Торина, негромко позвавший его.
- Двалин? Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев.

***

Двалину и теперь часто снится огонь, обугленные кости и оплавленный металл, и, просыпаясь, он в первое мгновение слышит в воздухе запах дыма. Он помнит, как всю ночь и все утро горели погребальные костры по всей долине, а с неба, точно снег, падал пепел, когда их войско, сломленное столь страшной ценой победы, медленно поднималось в горы, навсегда покидая Азанулбизар. Мертвых было столько, что не хватило бы и года, чтобы высечь для всех каменные усыпальницы, поэтому их тела решено было сжечь. Нелегко было смотреть, как храбрые воины находят вечный покой в варварском огне, а не в холодном камне, но Двалин знал: отныне любой, в чьем роду был Сожженный гном, будет вечно помнить и чтить своего доблестного предка, павшего в долине у Восточных Врат Казад-Дума.
В то скорбное утро Двалин обернулся лишь раз, но и этого было достаточно, чтобы на всю жизнь запомнить опустошенную выжженную долину, освещенную огнями тысяч костров. Где-то там, объятый пламенем, лежал и его отец, к телу которого Балин его так и не подпустил.
Там же лежал и Фрерин, со спокойным лицом и спутанными светлыми волосами – и мечом, вложенным в правую руку. Торин провел полночи рядом с погребальным костром брата, а радом с ним медленно тлел воткнутый в землю факел, который Торин до самого рассвета не решался поднести к поленьям, словно все ждал, что его брат вот-вот откроет глаза. Когда утром Двалин нашел его, то увидел, как Торин стоит на коленях и тихо молится. Двалин тогда не решился потревожить его.
Потом они отправились на запад – безутешные изгнанники, лишившиеся и дома, и короля, и собственных братьев – и долго шли до самых отрогов Эред Луин, где, голодные и измученные, обрели, наконец, долгожданное пристанище.
С тех пор прошло много лет, но с каждым годом только крепче врезаются в память Двалина слова, сказанные Торином давным-давно на затихшем поле битвы.
«Я рад, что Махал не забрал обоих моих братьев».
И потому, куда бы Торин не отправился, Двалин всегда верной тенью следует за ним, и во всем мире для него нет большего счастья, чем вовремя подставить Торину плечо. Он знает, что мудрецом его не назовешь, и на самом деле он может не так уж много – но после каждой переделки, в которую они попадают, Торин промывает ему раны и отчего-то всякий раз смотрит с благодарностью.
Всю свою жизнь они вместе падали, а затем поднимались вновь, несмотря ни на что, и Двалин знает, что до тех пор, пока он в силах будет протянуть Торину руку, чтобы помочь ему подняться, его жизнь будет наполнена смыслом, ради которого не жаль было бы отдать и все золото Эребора.
Двалину этого вполне достаточно, чтобы не бояться падать.

nadad - брат (кхуздул)

обзорам.

[L]Шалот[/L] <a href="http://shalot.diary.ru/p185605028.htm">пишет</a> фанфик "Падать и вновь подниматься" (Двалин|Торин, angst, PG)

@музыка: Оргия праведников - Путь во льдах

@темы: the hobbit, gen, fanfiction

---

Воин, Торин/Кили, Фили|Кили, PG

Название: Воин
Автор: Шалот
Бета:  Amergin
Фэндом: The Hobbit
Пейринг: Торин/Кили, Фили|Кили
Рейтинг: PG
Жанр: angst
Размер: мини
Предупреждения: никаких

...

В подземельях лязг мечей становится в сто крат громче, чем на земле, и еще долго дрожит под высокими древними сводами звенящее эхо каждого удара.
Торин хмурится всякий раз, когда наблюдает за тренировками племянников.
Фили дерется как лев: без устали нападает, ловко орудуя сразу двумя мечами, дышит тяжело, но не загнанно. Он все время азартно, хищно склабится, обнажая ровные белые зубы, и ни на мгновение не сводит с противника зорких глаз. Он движется быстро и легко, он все еще так молод, что его силе и выносливости нет конца, а вот умению и мастерству владения оружием уже могли бы позавидовать даже опытные воины. Фили еще ни разу не доводилось участвовать в настоящей битве, но одного взгляда на то, как он управляется с мечами, хватит, чтобы понять: он почти уже готов.
Торин не из тех, кто с легкостью раздает похвалы, и все же, когда наставник Фили просит того сделать передышку, смотрит на племянника с одобрением. Но стоит ему перевести взгляд на Кили, как его и без того суровое лицо мрачнеет еще больше.
Наставник Кили однажды признался ему, что сломал голову, пытаясь подобрать для молодого принца подходящий вид оружия. Он обучал его биться и мечом, и секирой, и булавой, но ни с одним оружием Кили не удалось сродниться так, как его старший брат сроднился со своими мечами. В бою те кажутся смертоносным продолжением его рук, а вот оружие Кили всегда существует словно бы отдельно от своего хозяина. В конце концов, отчаявшись, наставник принца позволил времени решить, какое оружие тот изберет для себя, а пока на тренировках Кили бьется с одним мечом.
Для простого воина он сражается недурно. В учебных боях с другими такими же безбородыми юнцами он может запросто одолеть и двоих, и троих. Однако когда ему приходится биться против опытного воина, его раз за разом постигает неудача. Редко случается, что он может выбить оружие из рук своего наставника – а вот сам он остается безоружным гораздо чаще.
Торин не любит принимать участие в тренировках наследников, но иногда просит Двалина испытать их. «Не нужно их щадить», - негромко говорит он каждый раз, и Двалин отвечает ему коротким кивком. Ни одному из братьев пока не удалось обезоружить его.
Впрочем, Фили справляется неплохо. Он не знает устали и своими стремительными атаками порой доводит Двалина до изнеможения. Только хитрые боевые приемы помогают тому, наконец, выбить оба меча из рук старшего принца. С каждым разом Фили удается продержаться все дольше, и Торин про себя удовлетворенно отмечает, что племянник теперь все чаще полагается на ловкость и умение, нежели на свою неиссякаемую ярость. Он доволен успехами Фили, и все же пока не говорит ему об этом.
Кили в схватке с Двалином неизменно лишается меча спустя всего лишь несколько ударов. Упрямый как осел, какое-то время он еще пытается сражаться: заслоняется от ударов Двалина щитом, пока воин не выбивает из его рук и щит, затем выхватывает из-за пояса и из голенищ сапог короткие ножи, но те не слишком помогают ему.
Однажды Двалин, даже не потрудившись скрыть раздражение, признался Торину, что когда он обучает Кили, то чувствует себя так, словно с самого начала бьется с безоружным. В ответ Торин только скрежетнул зубами.
Кили тренируется как проклятый, до седьмого пота, машет мечом до тех пор, пока не устает настолько, что уже не может его поднять. Но ничего не происходит. Его наставник качает головой и разводит руками, а Торин изо всех сил противится горькому чувству разочарования и уговаривает себя подождать еще немного. Кили всему научится. Ведь он потомок Дурина – а значит, война у него в крови.
Проходит время, и, наконец, настает день, когда Фили, оставшись в поединке с Двалином с одним мечом, ловко выбивает топор из его рук. Оружие с грохотом и лязгом падает на каменный пол, и Двалин, усмехнувшись, отступает на шаг, выставив перед собой раскрытые ладони. Лицо Фили озаряет улыбка. Он опускает меч и, поддавшись внезапному порыву, хлопает Двалина по плечу, и тот отвечает ему тем же, словно они старые боевые товарищи, вместе прошедшие через сотню битв. А затем он отпускает плечо Двалина и оглядывается.
Торин кивает и улыбается ему.
Но наступает очередь Кили, и все проходит даже хуже, чем обычно. В первой же атаке Двалин лишает молодого принца меча. Эхо удара долго не затихает, оно звенит под сводами подземелья, а Двалин внезапно останавливается и опускает топор. Кили стоит перед ним, низко опустив голову, и нечесаные волосы почти полностью закрывают его лицо. Двалин со злостью отбрасывает топор в сторону, и от грохота Кили вздрагивает.
Когда он поднимает глаза, то видит прямо перед собой дядю. Лицо Торина искажено яростью и отвращением, он хватает племянника за волосы и пребольно дергает, притягивая к себе.
- Щенок паршивый! – зло цедит он так тихо, что его слова слышны только самому Кили. – Если ты не способен даже удержать меч в руках, я отправлю тебя пасти овец!
От стыда и унижения лицо Кили заливается краской, но он каким-то чудом находит в себе силы не отвести взгляд.
- Я разочарован в тебе, - так же тихо добавляет Торин и отталкивает его от себя.
Потом он разворачивается и уходит, Двалин, не раздумывая, направляется за ним, а к Кили, неподвижно стоящему посреди зала, тут же подходит брат. Он кладет ему руку на плечо и что-то говорит, но Кили его не слышит. Он лишь раздраженно сбрасывает его ладонь и уходит, не сказав ни слова.
Потом, уже поздно вечером, Фили находит его снаружи, у развалин полуразрушенной древней крепости на склоне горы. Кили стоит среди обвалившихся стен и метает короткие дротики в старую растрескавшуюся мишень. И хотя в крепости давно царят сумерки, все дротики попадают точно в центр.
- Кили, - зовет старший принц, приближаясь к брату.
- Он сказал, что разочаровался во мне, - не оборачиваясь, глухо говорит Кили. – Он считает, что я никчемный. Что я никогда не стану воином.
- Он не это имел в виду, - Фили качает головой и пытается дотронуться до плеча брата, но тот замечает его движение и отшатывается в сторону.
- Это Торин, - цедит он сквозь зубы. – И он сказал именно то, что хотел сказать.
Фили теряется и не знает, что на это ответить, а Кили бредет к мишени и выдергивает дротики из посеревшего дерева. Потом он возвращается, а Фили все стоит на том же месте, но Кили не прогоняет его. Он просто снова метает дротики в изрезанный и исцарапанный центр мишени, а потом вновь идет за ними.
Они возвращаются в подземелья лишь тогда, когда совсем темнеет, и оставаться снаружи вдвоем становится небезопасно. Кили идет впереди, а Фили бредет за ним и рассеянно думает о том, что даже в темноте его брат ни разу не промахнулся.

***

Проходит время, прежде чем Фили решается подойти к Торину со своей просьбой.
В горах рано наступила зима – все склоны покрыты сверкающим на солнце снегом, и только чернеют стволы деревьев, устремленные в прозрачное небо. Фили шагает рядом с Торином, а за ними идет Двалин.
Кили и его новый наставник ждут их в долине на условленном месте, где в отдалении уже установлена мишень. Приблизившись достаточно, чтобы разглядеть и ее, и колчан со стрелами за спиной у Кили, Торин резко останавливается, и Фили нервно смотрит на него, пытаясь понять, о чем он думает.
- Прошу тебя, дай ему шанс, - тихо просит он, но замолкает, стоит Торину бросить на него испепеляющий взгляд.
Торин подходит к Кили и тот почтительно опускает голову, но Фили, подошедший вслед за дядей, успевает заметить, как побледнел его брат.
- Знаешь, почему мы, гномы, недолюбливаем лучников? – спрашивает Торин, бросив неприязненный взгляд на стрелы, торчащие из-за плеча племянника. – Потому что лук – оружие трусов. Это эльфийское отродье стреляет из лука, а мы сражаемся в ближнем бою и видим глаза противника, кем бы он ни был.
Кили молчит и на этот раз не смеет поднять голову. Он понимает, что Торин имеет в виду: разумеется, гномы пользуются луком, как и эльфы сражаются на мечах, когда в бою появляется в том необходимость. Торин и сам прекрасно умеет стрелять, и это умение не раз спасало ему жизнь. Но лук и стрелы – вовсе не то оружие, которое гном выбрал бы среди остального добровольно.
Наставник Кили нервно переминается с ноги на ногу, с опаской глядя на своего короля, но тому, кажется, нет до него никакого дела. Все его внимание обращено на племянника.
- Дай ему шанс, - осторожно повторяет Фили, делая шаг вперед.
- Замолчи, - бросает Торин и вдруг говорит, обращаясь к Кили: - А ты – пошевеливайся.
Не в силах поверить в услышанное, Кили поднимает на него глаза, но Торин явно не настроен повторять дважды. На его лице написано раздражение и даже злость, но презрения в его глазах нет, и это немного успокаивает Кили. Он нарочно выбирает место как можно дальше от мишени и встает против солнца. Солнечные лучи режут и слепят глаза, но сейчас ему это только на руку. Чем больше у него будет препятствий, тем лучше.
Кили достает из колчана стрелу и натягивает тетиву. Ветра нет, и Кили кажется, что вся жизнь на склоне горы замерла. Он сощуривается и прицеливается. Стрела едва заметно дрожит, и он, чуть вытянув губы вперед, касается ими трепещущего оперения, чтобы остановить колебания. Странно, но когда он отпускает тугую тетиву, то совсем не думает ни о Торине, ни о том, как тот относится к стрельбе из лука. Все его мысли сжимаются в одну крошечную точку на наконечнике стрелы, который уже через мгновение впивается точно в центр мишени.
Кили замирает и молча ждет. Торин, сложив руки на груди, бесконечно долго смотрит, как дрожит и постепенно замирает вонзившаяся в дерево стрела.
- Продолжай тренировки, - говорит он, наконец, сухим тоном, разворачивается и направляется к входу в подземелья. Двалин на мгновение задерживает на Кили тяжелый задумчивый взгляд и следует за Торином.
Фили с улыбкой подходит к брату и хлопает его по спине, но Кили понимает: еще не время праздновать победу.
Теперь он тренируется еще дольше и яростнее, но Торин больше не наблюдает за его обучением, а вот Фили приходит каждый раз, когда находит время, хотя бы для того, чтобы издалека улыбнуться брату.
Стрельба по мишеням занимает большую часть тренировок, но Кили старается находить время и для меча. Он не признается в этом брату, но радуется всякий раз, когда Фили соглашается на учебный поединок, и они уходят вглубь горы, туда, где чадят факелы, и где никого не потревожит звонкое лязганье кованых клинков. Иногда Кили удается лишить брата одного меча, и тогда он злится и цедит, чтобы Фили не поддавался ему. Он и слышать ничего не хочет о том, что тот вовсе не думал поддаваться.
Впрочем, Кили все еще довольно часто сам остается без оружия. Иногда, в пылу поединка, лишившись меча, он бросается в рукопашную, словно забыв, кто перед ним. Фили реагирует мгновенно и отбрасывает оружие в сторону – и тогда они оба пускают в ход кулаки и самозабвенно бьют друг друга, пока один из них не окажется на лопатках.
Однажды Фили не успевает отбросить меч. Удар приходится по косой, да и Кили, благодаря своей ловкости, успевает отскочить и прикрыть лицо, но на его левой руке, от локтя до запястья, все же появляется порез. Потом Фили кричит и страшно бранится на брата за его горячность и неосторожность, но порез, к счастью, оказывается совсем неглубоким.
Тем вечером они долго сидят у огня и пьют эль. На стены ложатся причудливые тени, а пламя освещает лицо Кили мягким подрагивающим светом, и Фили украдкой любуется младшим братом. Фили хочется прикоснуться к его лицу, осторожно провести костяшками по скуле, потом скользнуть кончиками пальцев по шее, покрытой жесткой темной щетиной, и забраться ими за ворот синей рубахи. Но Кили стал колючим как еж и терпеть не может, когда к нему прикасаются, и поэтому Фили сдерживается и только сильнее сжимает в руке кружку.
- Как ты думаешь, Торин и правда ненавидит меня? – вдруг спрашивает Кили, немигающим взглядом уставившись на очаг, в котором танцуют языки пламени, а Фили протягивает руку и ерошит непослушные волосы у него на затылке.
- Глупости, - мягко говорит он и тут же отводит руку, потому что Кили морщится и хмурит темные брови вразлет.

***

Весной Торин впервые появляется на тренировке Кили. Тот замечает его издалека, когда с силой выдергивает стрелы из деревянных щитов. Прищурившись, он видит, как Торин говорит что-то его наставнику, и тот, поклонившись, поспешно удаляется.
Когда Кили приближается к Торину, тот смотрит на него, не отрываясь, слегка склонив голову к плечу.
- Я не ожидал тебя здесь увидеть, - сдержанно признается Кили, когда подходит к нему достаточно близко, чтобы говорить, не повышая голоса.
- Я пришел, чтобы убедиться, что ты совершенствуешься в своем мастерстве, - сухо отвечает Торин. – Но, к своему сожалению, я нашел лишь, что твоя техника все еще оставляет желать лучшего. Если уж ты выбрал лук, ты должен хотя бы научиться правильно с ним обращаться.
С этого дня он вновь появляется почти на каждой тренировке племянника. Иногда с ним приходит Двалин, и Кили удивлен, но готов поклясться, что часто замечает одобрение в глазах воина.
Торин же неизменно бранит его каждый раз: за то, что он сутулится, за то, как ставит ноги и как держит руки. Он бьет Кили по пояснице, заставляя выпрямиться, и сам отводит его локоть назад и вверх, когда учит правильно оттягивать тетиву. Он говорит, что Кили нужно слишком много времени, чтобы достать стрелу из колчана. «Когда ты окажешься в настоящем сражении, у тебя не будет этой лишней секунды», - говорит он, и Кили порой только и делает, что часами выдергивает стрелы из-за спины.
Торин заставляет его стрелять по движущимся мишеням, стрелять в прыжке, стрелять с поворота – и всякий раз сам показывает, что Кили должен сделать. Что-то получается у молодого принца быстрее, на что-то нужно время, но Торин терпелив и упрям и требует того же от Кили, и порой тот целыми днями повторяет одно и то же упражнение, доводя каждое движение до совершенства.
Однажды Торин говорит ему, что настоящий лучник должен уметь сам изготавливать стрелы. Он ведет племянника в мастерские, и они долго петляют там, в дыму и копоти, пока Торин, наконец, не находит какого-то старика с сильными руками и добрыми серыми глазами. Увидев перед собой своего короля, тот склоняется в глубоком поклоне. Кили тем временем разглядывает оружейника с изумлением: удивительно, как у такого почтенного гнома может быть короткая, словно у юнца, борода. Торин хлопает старика по плечу и замечает, что тот в свое время был одним из лучших лучников среди гномов и храбро сражался еще у врат Мории.
Кили каждый день приходит в мастерские, и там постигает науку изготовления стрел, не таких легких и изящных, как эльфийские, но куда более опасных. Наравне с остальными учениками старого оружейника Кили, обливаясь потом, кует острые наконечники, смертоносные, точно жала. Тяжелые молоты грохочут по наковальням, от жара печи на лбу выступают крупные капли пота, но Кили только сжимает зубы и утирается грязным рукавом рубахи.
За весной приходит лето, и склоны Эред Луин оживают и покрываются густым ковром изумрудной зелени. Между деревьями бегут, извиваясь, звонкие ручьи, а в кронах щебечут птицы. Дни сменяют друг друга, и, когда теплое дыхание июня, наконец, проникает в шахты, старый оружейник ведет Кили на поверхность, одной рукой опираясь на его плечо. Склоны гор освещает яркое солнце, и учитель с учеником спешат поскорее укрыться среди деревьев. Там они долго идут вдоль ручья, и тишину нарушает лишь журчание воды, бегущей по камням.
- Ты быстро освоил азы ремесла, Кили, - говорит оружейник. – И теперь, смею надеяться, понял, какую великую ценность представляет каждая стрела. Когда настанет время сражаться, не расходуй их понапрасну, бей точно в цель, а после битвы, если только будет такая возможность, вернись за каждой стрелой, какую сможешь найти.
Кили рассеянно кивает, представляя огромное поле, заваленное телами убитых и раненых, среди которых в поисках оружия, как призраки, бродят живые. Он слышал множество песен о великих сражениях прошлого, но в детстве их финал представлялся ему совсем иначе. Кили представляет, как это – выдернуть стрелу из запекшейся раны убитого врага, и поражается тому, как наивен он был.
- Бывает, что лучник лишается всех стрел и не может вернуться за ними, - продолжает старик. – Поэтому он должен уметь сделать их из того, что найдется под рукой. Этому я отныне и буду тебя учить.
Он показывает Кили, как замерять подходящую длину стрелы, какие ветки следует выбирать для изготовления древка, как их обтесывать и какой нож лучше для этого использовать. Он учит его надежно приматывать к древку наконечник, плести петли и вязать узлы. А однажды он достает из-за пояса маленький флакончик и протягивает его Кили.
- Вот, возьми, - говорит он. – Это масло, чтобы смазывать древко. Грош цена будет твоим стрелам, если они рассохнутся и растрескаются после первого же ливня.
Сложнее всего Кили дается изготовление оперения. Он никак не может расщепить перо так, чтобы необходимая ему нижняя часть осталась на тонком стержне. Он часами возится с острым ножом и то и дело царапает себе пальцы, но на этом трудности не заканчиваются. Примотать к древку оперение оказывается сложнее, чем наконечник. Перья все время норовят сломаться в неловких руках, и Кили краснеет от злости, но упрямо делает все новые и новые попытки, и так порой проходят часы, а у его ног только растет горка сломанных перьев.
Тем не менее, со временем у Кили начинает получаться все лучше и лучше, и вот однажды старый оружейник берет в руки его стрелу, осматривает ее со всех сторон и одобрительно усмехается – и тогда лицо Кили озаряет широкая улыбка.
Вечером того же дня он, наконец, решается задать старику так долго мучивший его вопрос.
- Что случилось с моей бородой? – переспрашивает оружейник и хохочет, а Кили заливается краской, чувствуя себя последним дураком.
Отсмеявшись, старик усаживается напротив Кили.
- Мне следовало объяснить тебе раньше, мой мальчик, - говорит он, внезапно посерьезнев и нахмурившись. – Но я думал, ты все понимаешь. Видишь ли, взяв в руки лук, воин лишает себя возможности носить бороду, ибо ничто не должно мешать точности выстрела. Думаю, это одна из главных причин, почему среди нас так мало лучников.
Кили растерянно смотрит на учителя, только теперь осознав, на что он себя обрекает.
- Прости, - старик разводит руками. – Но, подумай, Кили, не лучше ли стать лучником, разящим без промаха, таким, что мог бы стать правой рукой своего командира, чем провести всю жизнь в тени других воинов, более искусных с мечом, чем ты? Не позволяй гордыне взять над тобой верх, мой мальчик. На поле боя ей нет места.
Видя недоверие, с которым смотрит на него Кили, оружейник качает головой.
- Воину должно сражаться тем оружием, которым он владеет лучше всего, и которым в битве сразит большее число врагов. Ты – прирожденный лучник, Кили, - говорит он, улыбаясь. – Ты ловок и быстр, а твои глаза зорче, чем у многих других гномов. Если когда-нибудь твой дядя, наш славный король, отправится к Одинокой Горе, чтобы вернуть наш дом, каждый воин, что пойдет с ним, будет цениться на вес золота.
Кили знает, что старик прав. Торин никогда не терял надежды вернуть Эребор и его сокровища, но прежде он был слишком озабочен судьбой своего народа, вынужденного скитаться по миру. Кили почти не помнит тех лет, но сам Торин их никогда не забудет. Как только его народ обрел пристанище в Эред Луин, Торин почувствовал, что пришло время потребовать назад то, что было отнято у них. На памяти Кили он уже несколько раз собирал гномьи кланы на переговоры, но найти союзников так и не смог.
- Боюсь, немногие последуют за ним, - продолжает старик. – Но даже среди верных, как ты думаешь, Кили, сколько среди них будет лучников?
Кили молчит, понимая, что это вопрос не требует ответа. Он все еще сомневается и, наверное, еще долго будет сомневаться. Нелегко будет смириться с необходимостью всю жизнь брить бороду на потеху другим гномам. Кили представляет, как они с Фили будут бок о бок сражаться за честь их дяди и короля, и с годами Фили станет похож на героев древних песен, а он, Кили, так и останется безбородым, словно мальчишка-подмастерье.
- Мне кажется, дядя презирает меня, - тихо говорит он неожиданно для самого себя, и старик печально улыбается, глядя на него своими добрыми глазами.
- Это вовсе не так, мой мальчик.
Кили не верит ему, но в душе очень хочет верить – и потому не спорит.
На тренировках Торин все так же держится с ним подчеркнуто отстраненно. И если неудачи Кили хотя бы вызывают у него раздражение, то все остальное время он просто молча наблюдает, сложив руки на груди. Его равнодушие унижает Кили, и порой тому очень хочется сделать что-нибудь не так, просто чтобы рассердить дядю и привлечь его внимание. Тогда он промахивается назло Торину, и тот злится на него по-настоящему. В такие минуты он заставляет Кили вытянуть руки ладонями вниз, выхватывает из его колчана стрелу и с силой бьет его по рукам. На одной из таких тренировок Двалин отводит Торина в сторону, и, несмотря на то, что он старается говорить как можно тише, Кили слышит его слова.
- Ты знаешь, я и сам одобряю разумную суровость с учениками, но не кажется ли тебе, что ты слишком жесток с ним? Он все же твой племянник. И он делает все, что ты ему говоришь – ты же сам видишь.
- Ты прав, - отвечает Торин и, оглянувшись на Кили, старательно делающего вид, что он не слышит их разговор, добавляет: - Но именно потому, что он мой племянник, я вынужден требовать от него много больше, чем от всех остальных воинов. И, поверь, это не всегда легко.
Услышав это, Кили невольно замирает и чувствует, как сильно колотится в груди сердце.

***

В середине лета Торин уезжает куда-то и не появляется в горах до самой зимы. Вместе с ним уезжают братья Балин и Двалин. В горах шепчутся, что Торин вновь затевает поиски союзников, чтобы вернуть Эребор. Кили наблюдает и слушает – и с ужасом понимает, что никто во всей их подземной крепости не относится к этой затее всерьез.
Дни в Эред Луин сменяют друг друга, а от Торина не приходит ни одной весточки. Зажатый в стальных тисках молодости, Кили бесится от бессилия и кажется самому себе запертым в клетке зверем. Чтобы не думать о том, что с дядей что-то могло случиться в пути, он изводит себя тренировками. Вечерами он до самого захода солнца бродит по склонам гор, ощущая за спиной ставшую уже такой привычной тяжесть колчана.
Фили не пытается с ним заговорить, но отчего-то смотрит с сочувствием, и Кили это злит, ведь ему не нужна ничья жалость.
Он засыпает уставшим и измотанным, а по ночам ему снятся странные, душные, липкие сны. В них гремят топоры, и свистят стрелы, в них льется кровь, и пахнет железом и гнилью. В них Торин, у которого нет еще ни одной седой пряди, кричит «Дубекар!», и ему вторят тысячи голосов, и земля содрогается от их общего крика. Кили снится, как он сам идет по полю, спотыкаясь о трупы, и выдергивает стрелы из глоток, животов и сердец. Одни выходят из мертвой плоти легко – с другими, что вошли глубоко под кости или застряли в узлах сухожилий, приходится повозиться.
Бывает, Кили просыпается посреди ночи, тяжело дыша, и смотрит на свои ладони – и в первое мгновение, когда сон еще не совсем оставил его, ему кажется, что по его рукам стекает кровь.
Он забывает эти сны, и чем они страшнее, тем быстрее стираются из памяти.
Торин возвращается только тогда, когда вместе со снегом в горы приходит привычная прохлада. Он мрачен и угрюм и не желает никого видеть. Двалин тоже первые дни ходит чернее тучи, опасно бряцая оружием, а Балин на все расспросы о переговорах только вздыхает и качает головой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: помощи не будет.
Кили не признается себе в этом, но он скучал по Торину. Ему хочется подойти к нему и взять его за руку, как в детстве, давным-давно, когда Торин все еще был для него просто дядей, а не королем. Кили украдкой наблюдает за ним из-за колонны, а потом закрывает глаза и силится вспомнить, каково это – держать его за руку. Когда он был ребенком, ладони Торина казались ему огромными. Это были ладони самого сильного воина на свете, и Кили мечтал, что станет таким же, когда вырастет, и что у него будут такие же ладони – прохладные и сухие, шершавые от меча и холодного ветра.
Торин был главным героем его детства – ни один легендарный король в глазах Кили не мог сравниться с его родным дядей. Он всегда восхищался Торином – восхищается и теперь. Наверное, именно поэтому он так жадно ловит каждое слово Торина, так ждет его одобрения и ценит на вес золота каждую его похвалу.
Кили хочется расспросить Торина о переговорах и самому рассказать обо всем, что произошло в его отсутствие в Эред Луин, хотя произошло-то не так много, разве что мастера-оружейники изготовили для него новый лук, взамен прежнего, а еще он несколько раз вышел победителем в поединках с Фили. Ему хочется поскорее показать Торину свое умение, но он терпеливо ждет, когда тот сам заговорит с ним об этом. Сильнее всего Торин сердится на него, когда он становится навязчивым – это Кили усвоил давно.
Поэтому он ждет. Ждет до тех самых пор, пока однажды утром Торин не посылает за ним слугу. Запыхавшийся мальчишка говорит, что король будет ждать его на стрельбище.
Кили старается идти как можно быстрее, чтобы не заставлять Торина ждать, но когда он спускается в знакомую долину, то видит, что Торин, а вместе с ним и Двалин, уже там.
Они с дядей приветствуют друг друга кивками, и Торин без лишних слов приказывает ему стрелять в дальнюю мишень. В узкой долине завывает ветер, и Кили, пытаясь определить его направление, напряженно смотрит, как покачиваются ветви деревьев.
Затем все происходит быстро. Одну за другой он выхватывает из колчана три стрелы – и вот они уже со свистом рассекают морозный воздух и впиваются в центр мишени. Кили оглядывается на своего короля, ожидая увидеть в его глазах одобрение, но лицо Торина остается таким же бесстрастным.
- Что ж, тебе и раньше было не отказать в меткости, - сухо говорит он. – А вот над скоростью все еще надо работать. Слишком долго, Кили, ты слишком долго думал.
Кили хочется ударить его. Он медленно опускает лук и сжимает его с такой силой, что перекрученная тетива обжигает кожу. Колчан вдруг кажется ему непосильной ношей, от которой хочется немедленно избавиться. Он представляет, как скинул бы его на землю, а поверх швырнул бы лук, но не может этого сделать. Ему слишком долго внушали, что наследник рода Дурина должен быть стойким и ценить свою честь превыше всего остального.
В ушах у него шумит кровь, он опускает глаза и потому не видит, как Двалин хмуро смотрит на Торина, насупив брови.
- Дай мне стрелу, - вдруг приказывает Торин, и Кили нехотя подчиняется.
Протягивая дяде стрелу, он ожидает услышать новые упреки. Нахмурившись, Торин осматривает древко, ощупывает обмотку оперения, осторожно проводит пальцем по наконечнику и, наконец, хмыкнув, возвращает стрелу Кили.
- Твоя работа? – спрашивает он.
- Да.
Торин вдруг усмехается и хлопает его по плечу. Эта скупая похвала греет сердце лучше всяких слов. От неожиданности Кили не знает, что сказать, и только как дурак смотрит на Торина во все глаза. И даже когда тот уходит, Кили кажется, что незримый отпечаток его широкой ладони все еще лежит на его плече.

***

Снаружи беснуется метель, и завывают ветры, но в подземельях никто не обращает на них внимания, и только у врат, прислушавшись, можно различить доносящийся с поверхности неясный тревожный гул.
Зимой гномы Эред Луин редко покидают шахты и почти никогда не спускаются в долину: нечего там делать. Оттого Кили невольно чувствует себя одиноко всякий раз, когда отправляется на стрельбище. Минуя дозор у врат, он выходит на поверхность, и сильный порыв ветра, налетевший из ниоткуда, отвешивает ему хлестких морозных пощечин.
Иногда метель поднимается такая, что тренироваться становится невозможно, и тогда Кили просто бродит по склонам, удивляясь тому, как зима меняет все вокруг. Порой он не узнает тропинок, которые исходил летом, и, только вернувшись в подземелья, понимает, что был на том самом месте, где старый оружейник учил его обстругивать ветки для стрел, или где он в августе подстрелил сову, или откуда он глазами провожал небольшой отряд Торина, когда тот отправлялся на очередные переговоры.
Однажды Торин сварливо замечает, что лучше бы он тренировался на мечах, чем слонялся без дела. Кили не смеет ослушаться и только просит Торина позволить Фили обучать его.
- Ничего хорошего из этого не выйдет, - ворчит Торин. – Глупый мальчишка, неужели не понимаешь, что он твой старший брат, а значит, будет тебе поддаваться?
Кили не спорит. Он и сам подозревает, что Фили не всегда бьется с ним в полную силу. Торин, недолго думая, назначает его новым постоянным наставником Двалина, и Кили этому рад.
В первом же бою оказывается, что Фили не врал, когда уверял, что не поддается ему. Рукоять меча удобно лежит в ладони, точно врастая в нее, и Кили, преисполнившись решимости, наносит удары уверенно и сильно. Двалин удивленно приподнимает брови, когда Кили удается выбить из его рук один топор, но тут же выхватывает из-за спины другой, и схватка продолжается. Торин внимательно наблюдает за движениями младшего племянника: Кили и тут немного недостает скорости, да и мечом он владеет все же не так хорошо, как его старший брат, но он сражается так храбро и бесшабашно, что Торина переполняет гордость.
Краем глаза Торин замечает какое-то движение у входа в зал и оборачивается. Там стоит Фили и, не скрывая радостной улыбки, любуется братом.
Торин знал, что когда-нибудь это произойдет, и вот, наконец, кровь Кили, кажется, взяла свое. От этого ему становится и радостно, и страшно. Ведь скоро Кили вырастет и возмужает, его руки окрепнут, а движения потеряют юношескую неловкость. Он перестанет быть нескладным юнцом и станет молодым воином. Его кровь, кровь великих предков рода Дурина, потребует сражений, походов и смертельной опасности, от которых так азартно стучит в груди. Торину ли не знать, как слепа и глупа, как прекрасна молодость. Как она бесстрашна – и беззащитна из-за своего бесстрашия.
Торин одновременно ждет и боится того, что, когда он рано или поздно пойдет на Эребор – неважно, с целой ли армией или с жалкой горсткой верных спутников – Кили пойдет за ним.
А сейчас Двалин, наконец, обезоружив Кили, хохочет и хлопает его по спине, а тот тяжело дышит, совершенно выбившийся из сил, но счастливый и гордый. Когда он поднимает голову и смотрит прямо на Торина, тот видит, как блестят его глаза.
И Торин боится за него еще сильнее.
После этой тренировки, когда Фили и Кили покидают зал, Торин жестом подзывает к себе Двалина.
- Что ты думаешь? – слегка настороженно спрашивает он, и нет нужды пояснять, что именно он имеет в виду.
- Из мальчишки получится хороший воин, - не раздумывая, отзывается Двалин. – Не хуже, чем из его брата. В поединке они ведут себя по-разному, но отваги не занимать обоим. Думаю, они чем-то похожи на нас с тобой, как считаешь?
Торин задумчиво кивает и усмехается, признавая правоту старого друга. И в сражениях, и в бесчисленных переделках, в которые они попадали, они с Двалином всегда бились плечом к плечу, и когда один падал, второй закрывал его собой. Отрадно думать, что Фили и Кили наверняка повторят их путь. И если их с Двалином связывала долгая дружба, побратимство и перенесенные вместе испытания, то его племянников, помимо того, связывают еще и узы крови – самые крепкие и нерушимые из всех.
- К слову, тебе не стоит так сурово осуждать предпочтения Кили, - добавляет Двалин. – Его умение стрелять здорово пригодится нам в походе. Тебе ведь нужен лучник? Лучше этого парня ты уже сейчас никого не найдешь, по крайней мере, в этих местах.
Торин меняется в лице.
- Замолчи, не смей об этом! - обрывает он Двалина. – Кили не пойдет с нами к Одинокой Горе.
- Но ведь мы с тобой тоже были юнцами когда-то, - возражает тот. – И мы тоже когда-то впервые шли сражаться. Ты не сможешь вечно держать их взаперти в этих подземельях. И ты не сможешь вечно оберегать их.
Торин посылает ему испепеляющий взгляд, но ничего не говорит. В душе он согласен с другом, но он и так потерял уже слишком много и не может потерять еще и своих племянников. Он должен сделать все, чтобы спасти хотя бы одного из них. Ради своего народа и в память о своих предках.
- Кили нечего делать в походе, - упрямо твердит он вновь. – Мы с тобой и с твоим братом помним Эребор и знаем, за что пойдем на смерть – а Кили слышал о нем только из песен. Любой из нас с радостью отдаст жизнь за свой дом. Но я не дам Кили погибнуть за один лишь призрак потерянного прошлого. В этой битве ему не за что сражаться.
Двалин отводит взгляд и долго смотрит на луч света, косо падающий на пол из небольшого отверстия в скале, выдолбленного под самым потолком зала. Наконец, он оборачивается к Торину.
- Он будет сражаться в твою славу. Он настоящий воин: если ему суждено будет пасть, ему будет достаточно мысли о том, что он погиб, защищая своего короля.
Торин смотрит ему в глаза, не отрываясь, и ему хочется верить в себя так же, как в него верит Двалин. Ему хочется иметь столько же решимости, мужества и отваги. Но внутри что-то предательски рвется, когда он невольно представляет себе Кили, нашедшего вечный покой в молчаливом холодном камне.
- Мне не нужна такая жертва, - глухо говорит он и тщетно пытается прогнать из головы страшные картины.

***

Конечно же, Кили ничего не должен был узнать. Конечно же, он узнал все.
Затаив дыхание, Кили прячется за колонной и старается не шевелиться, чтобы шуршание одежды не выдало его присутствия.
Торин не кричит. Напротив, с каждой фразой его голос становится все тише, но его тон, не терпящий возражений, заставляет Кили холодеть от благоговейного ужаса.
- Я сказал, что не буду брать его в поход, - с нажимом говорит Торин. – Он слишком молод, я не имею права подвергать его жизнь опасности.
- Он больше не ребенок! – шипит в ответ Фили, и Кили диву дается, как только брату хватает дерзости перечить Торину. – Он воин, он один из лучших твоих лучников! Ведь ты же сам учил его стрелять – так почему теперь не веришь в него?
- Глупец! – рычит Торин. – Неужели ты не понимаешь? Мы все можем просто не вернуться из этого похода! Достаточно того, что я беру с собой тебя! Ты можешь представить, что ждет наш род, если вы оба погибнете?!
Сердце Кили колотится так громко, что его стук слышно, наверное, по всему залу. Кили прикрывает глаза и беззвучно молится, чтобы его не заметили.
Фили долго не отвечает, и у Кили перед глазами встает его лицо. Он знает черты брата лучше, чем свои собственные, и без труда может представить и его упрямо сдвинутые на переносице брови, и губы, сжатые в тонкую полоску, и твердую решимость в глазах. Кили знает: в такие минуты от его старшего брата веет спокойной силой, присущей лишь потомкам древних королей. Всем своим существом Кили сейчас хочет быть рядом с ним, стоять с ним плечом к плечу под рассерженным, но таким любящим взглядом Торина. Потому что только там его место.
- Ты знаешь, что я пойду за тобой даже на смерть, - чеканит Фили, и в его голосе нет ни тени сомнения. – И Кили тоже. Потому что ты сам воспитал нас такими.
У Кили сами собой сжимаются кулаки, потому что больше всего на свете ему хочется увидеть лицо Торина, хочется посмотреть ему в глаза.
- Глупец, - повторяет Торин, и сердце Кили болезненно сжимается от горечи, что звучит в голосе его дяди. – Взять его с собой – все равно, что послать на верную смерть. Я не могу этого сделать.
- Я буду рядом с ним, клянусь, - тихо обещает Фили. – Я буду присматривать за ним каждую секунду. С ним ничего не случится.
- Откуда тебе знать, мальчишка?
Кили становится тяжело дышать, к горлу подкатывает соленый ком, а глаза застилает пелена, которую он торопливо смаргивает. Слова Фили все еще звенят у него в голове, напоминая, кто из них старший брат, а кто – младший. Кили очень хочется, как в детстве, взять брата за руку и заглянуть в его добрые смеющиеся глаза, чтобы тот улыбнулся ему, и все встало на свои места. Мир, полный опасностей, и они вдвоем – в самом его центре, спина к спине. Ведь рядом с Фили ему ничто не грозит.
Торин молчит, и Кили может только гадать, что он чувствует, и что сейчас видит Фили в его глазах. Мгновения тянутся целую вечность, но не успевает Кили подумать, что Торин, возможно, вот-вот согласится, как по залу вновь разносится его голос, угрожающе рокоча.
- Он не должен узнать о походе, ты меня понял? – рычит Торин. – Если ты, паршивец, проговоришься, если ты хоть словом дашь ему понять, что мы идем на Эребор, я шкуру с тебя спущу!
Миг звенящей, пронзительной тишины – и вот уже Кили слышит, как его брат срывается с места и уходит. Желание броситься за ним очень велико, настолько, что Кили стоит огромных усилий остаться на месте. Он сдерживается из последних сил и в мыслях умоляет Торина, чтобы тот тоже уходил.
Вместо этого он слышит, как Торин тяжело вздыхает, и эхо его вздоха разносится по залу. Потом до Кили доносятся шаги: один, второй – и он с ужасом понимает, что Торин направляется прямо к нему. Его сердце пропускает удар, и он вжимается спиной в колонну, как будто может раствориться в ней. Он смотрит прямо перед собой, и, когда Торин останавливается рядом, не смеет поднять на него глаза.
Он ждет, что Торин будет кричать на него, может быть, даже ударит, но тот только смотрит пристально и печально.
- Вам повезло, что вы есть друг у друга, - тихо говорит он, и Кили, наконец, решается встретиться с ним глазами. – Я ни секунды не сомневаюсь, что так и было бы, что он стоял бы за тебя горой, а ты – за него. Но я не могу взять тебя с собой.
Кили прочищает горло.
- Давно ты понял, что я здесь?
- Признаться, не очень, - невесело усмехается Торин. – Мне, конечно же, следовало проверить все углы, прежде чем говорить с твоим братом. Но я и подумать не мог…
Он осекается на полуслове, и Кили этому рад, ведь лишние слова ни к чему: каждый из них прекрасно знает, о чем думает другой.
- Кили, - тихо говорит Торин, и хотя его голос не дрожит, в нем звучит такая боль, что Кили хочется, чтобы он немедленно замолчал. – Ты останешься здесь. Это приказ. Я не могу позволить, чтобы моя сестра потеряла обоих своих сыновей, а род Дурина – обоих наследников. Если мы с твоим братом погибнем, правь нашим народом разумно и справедливо.
- Нет, - качает головой Кили, и от волнения на его губах появляется кривая усмешка. – Нет, этого не будет. Я пойду за тобой, хочешь ты этого или нет.
И, пока Торин не успевает опомниться, Кили приподнимается на носках и, закрыв глаза, прижимается к его плотно сжатым губам.
Это не поцелуй, по крайней мере, не тот поцелуй, который Кили сотни раз дарил и получал от смешливых румяных девиц в тавернах. Кили просто касается губ Торина своими, не размыкая их. В этом поцелуе нет похоти – только отчаянная мольба, и грусть, и тоска. Губы Торина сухие и обветренные, и все же Кили отчего-то не может оторваться от них. Странно, но теперь рядом с Торином ему страшно. Кили никогда не замечал этого, когда был ребенком, но от Торина веет холодом, одиночеством и смертью, его кожа и волосы пахнут железом и смрадным дымом пожарищ. Однако это почему-то заставляет Кили жаться к нему так же, как он жмется к Фили, когда ищет тепла и утешения. Он делит с Фили жизнь – а с Торином он готов разделить и смерть.
Он разрывает поцелуй только тогда, когда чувствует, как ему в грудь упирается большая ладонь и неуверенно отталкивает его. Сглотнув, он отступает на шаг, не сводя с Торина глаз. Еще никогда Кили не видел его таким растерянным. Он молчит и смотрит на племянника со страхом – и вдруг его лицо искажается от гнева, и он отвешивает Кили такую пощечину, что у молодого принца звенит в ушах. Он даже не сразу чувствует боль – только кровь глухо шумит в висках, и лицо пылает. Не от удара – от стыда. Торин отшатывается от него, и Кили невольно тянет к нему руку.
- Прости, - шепчет он, не слыша самого себя. – Не знаю, что на меня нашло… Прости, прости меня…
- Не смей так делать, - хрипло приказывает Торин, пряча глаза. – Больше никогда не смей так делать, слышишь?
Он разворачивается и поспешно уходит, не сознавая того, что его пальцы что есть силы вцепились в рукоять меча.
Скулу Кили, наконец, начинает саднить от удара, и он рассеянно прижимает к щеке ладонь.

***

Вечером Фили находит брата на отлогом склоне горы. Тот сидит на камне, скрестив ноги, и смотрит, как искрятся заснеженные вершины гор в последних лучах заходящего солнца.
Когда Фили подходит и присаживается рядом с ним, Кили устало улыбается.
- Ты замерзнешь, - говорит Фили, укрывая их обоих своим плащом.
- Ты же знаешь, что нет, - бормочет Кили, но благодарно кутается в подбитый мехом плащ брата. Фили смотрит на него с любовью: никто лучше него не знает, что даже колючему и задиристому Кили порой нужно немного заботы.
- Торин обещал мне за это голову оторвать, но я должен тебе сказать, - тихо говорит он. – Весной он собирается идти к Одинокой Горе. Скоро он отправится на последние переговоры. Надежды на помощь мало, но он уже не переменит своего решения. Даже если никто не отзовется, он все равно попробует вернуть Эребор.
Если бы не было того тяжелого разговора с Торином, Кили, пожалуй, обрадовался бы этой новости, но теперь поход больше не кажется ему таким захватывающим приключением, каким он представлял его с детства.
- Безумие, - шепчет он, громко шмыгнув носом, и Фили грустно усмехается.
- Точно. Да он, по правде, и сам это понимает.
Они долго молчат, и рядом с братом Кили, наконец, снова чувствует себя спокойно и уверенно. Они чуть соприкасаются плечами, но Кили совсем не хочется отодвигаться.
Над темными верхушками сосен в долине небо становится таким красным, что, кажется, там пылает зарево огромного пожарища, словно горит целый город. В тишине Кили отчего-то мерещатся крики и лязг оружия, и все же рядом с Фили ему не страшно.
Старший брат начинает тихо напевать какую-то песню: всех слов не разобрать, но в ней поется о звоне молотов и сиянии драгоценных камней, об острых клинках и золотых арфах… В ней поется об огне.
Голос Фили убаюкивает его, но он изо всех сил борется со сном. Ему кажется, что когда-то кто-то уже пел ему эту песню.
- Я все слышал, - бормочет он, когда Фили замолкает.
- Что ты имеешь в виду?
- Я был там, когда Торин говорил с тобой. Это вышло случайно.
Фили ничего не отвечает, только сдержанно кивает и стискивает зубы – и ерошит брату его спутанные темные волосы так ласково, как только может. Кили не пытается отстраниться.
Небо над их головами постепенно темнеет, и на нем зажигаются первые звезды, яркие, как алмазы самой чистой воды.
- Я все равно пойду с вами, - упрямо шепчет Кили. – Я сделаю для него все, что смогу. Ты знаешь.
- Знаю, - соглашается Фили. – И Торин тоже знает.

***

Приготовления к походу занимают удивительно мало времени. Уже в марте, когда на склонах гор все еще лежит снег, они готовы выступать.
Их всего тринадцать, вместе с Торином, но от Балина Кили узнают, что в поход с ними идет волшебник Гэндальф, и от этой новости на душе у него становится светлее. Он сам понятия не имеет, можно ли вообще победить дракона, но мудрый Гэндальф наверняка знает какой-нибудь способ.
Через несколько дней, перед самым своим отъездом, Торин подзывает племянников и говорит, что Гэндальф будет ждать их в Хоббитоне, в западной части Шира. Кили удивляется и спрашивает, что волшебнику вообще делать у хоббитов, но Торин с усмешкой уверяет его, что этот старый прохвост ничего не делает просто так.
Так они и расстаются – а в следующий раз видят друг друга уже только в теплой хоббичьей норе мистера Бильбо Бэггинса. Торин является последним. Кили слышит тяжелый стук в дверь и спешит в прихожую вслед за волшебником, а, когда тот делает шаг в сторону, почтительно пропуская Торина, Кили не может сдержать радостной улыбки. Торин небрежно скидывает плащ и, обернувшись, видит своего младшего племянника, замершего у противоположной стены.
Торин все еще думает, что взять Кили в поход было плохой идеей. Еще в Эред Луин его не оставляли дурные предчувствия, но верить им – женский удел, а потому Торин просто старается выбросить их из головы. Быть может, им и суждено пасть, но это случится не сегодня.
А потому Торин просто улыбается Кили в ответ.

не в обзоры.

@музыка: Neil Finn - Song of the Lonely Mountain

@темы: the hobbit, gen, fanfiction